Как погибла дочь. Дочь музыканта ромы жукова погибла от удара качелями

Рассказ судьи

Шел бракоразводный процесс. Все время, пока говорил истец, подавший на развод супруг, я слушал его внимательно, но смотрел на ответчицу: кого-то она мне напоминала, эта мрачная женщина в черном платье и черной кружевной шали на коротко, как у боксера, остриженной голове. Она сидела между двумя женщинами, видимо родственницами или подругами. Одна была пожилая, другая на вид гораздо моложе ответчицы, и обе они демонстрировали полное и безоговорочное осуждение истца: поджимали губы, скорбно покачивали головой и переглядывались с понимающим и негодующим видом.

Истец производил впечатление интеллигентного, робкого и крайне загнанного человека. Может быть еще и потому, что он плохо видел, и глаза его за толстыми стеклами очков казались огромными и беспомощными. Ответчица, казалось, никак не реагировала на слова теперь уже почти бывшего мужа, отвечавшего на обычные вопросы бракоразводного процесса: когда и где был заключен брак, имеются ли дети и спорное имущество… Результат судебного разбирательства, казалось, был предрешен уже тогда, когда на вопрос о прекращении супружеских отношений истец заявил, что они были прекращены два года назад по инициативе ответчицы. Бывшая супруга на это никак не отреагировала: сидела неподвижно, опустив глаза и сжимая в руках маленькую черную сумочку. На вопрос адвоката истца, подтверждает ли она, что между нею и истцом уже два года нет супружеских отношений, она поначалу просто кивнула и только после замечания судьи ответила равнодушно, чуть хрипловатым голосом:

— Да, подтверждаю…

На вопрос, по какой причине это произошло, истец ответил:

— Два года назад в ДТП погибла наша семнадцатилетняя дочь Маша. В тот день Машенька торопилась на последний приемный экзамен в университет. Она боялась опоздать и взяла у матери денег на такси, а меня попросила вызвать машину по телефону. Ушла Маша. А через пятнадцать минут мы услышали в раскрытое окно завывания милицейской машины и скорой помощи. Тут же к нам позвонилась соседка, вошла и сказала, что совсем недалеко от нашего дома, буквально через несколько кварталов, в такси врезался потерявший управление грузовик. Мы оба тут же подумали о Маше и помчались на место происшествия; и подоспели мы как раз к тому моменту, когда девочку нашу, лежавшую на носилках и накрытую с головой чем-то вроде черной клеенки, уже грузили в специальную машину. Мы узнали ее по белой туфельке, торчавшей из-под страшной клеенки. Сотрудник ГАИ держал в руках Машину окровавленную сумочку и листал ее документы… — Тут голос его задрожал. Он закрыл глаза, сглотнул, взял себя в руки и продолжил уже спокойно. – Вот с этой трагедии между нами и прекратились нормальные супружеские отношения.

— Ответчица, вы подтверждаете слова истца? – спросил я.

Она опять хотела ограничиться кивком, но затем вспомнила мое замечание и вдруг ответила страстно и напористо:

— Подтверждаю! Это мы виноваты в смерти нашей единственной дочери! Я дала ей деньги на такси, а он – он САМ вызвал по телефону эту проклятую машину. Мы САМИ ее убили!

Все в общем-то сразу стало ясно: неизжитое горе… Я подумал, что возможно семью еще может спасти хороший психотерапевт, а не судья. Я тут же решил, что суд надо будет отложить и посоветовать истцу попробовать полечить свою супругу. Но пока что процесс следовало продолжать, и я задал следующий вопрос:

— Я понимаю, что первое время вы оба находились в шоке, и потому не могло быть речи о супружеских отношениях. Но потом вы, истец, пытались их возобновить?

— Да, пытался и не раз. Я думал, что это может помочь нам обоим пережить наше горе.

— Супруга не пошла вам навстречу?

— Нет. Она возмущенно отвергала все мои попытки.

Ответчица и сейчас подняла на него глаза и глядела на него именно с возмущением и укором. Почему-то с осуждением на истца уставились и обе ее подруги, или родственницы: похоже, они полностью ее поддерживали в этом вопросе, хотя, казалось бы, им-то что за дело?

— Простите, но вы спали вместе, в одной постели? – спросил я.

— Да, спали. Целый год после смерти дочери и еще немного… Два месяца, если говорить точно. Все это время жена ни о чем, кроме гибели Маши, не могла и не хотела говорить. Мы никуда не выходили из дома, не бывали ни в кино, ни в театре, сами не ходили в гости и никого не приглашали к себе. Жена даже телевизор не разрешала включать. Комнату дочери она превратила в музей ее памяти: оставила там все так, как было при жизни Машеньки, только пыль иногда вытирала. Она увеличила все Машины фотографии и развесила по стенам ее портреты. Каждое утро начиналось с того, что она молча подымалась с постели и шла в комнату дочери. И днем часто туда уходила плакать, а иногда и ночью… Я все надеялся, что это пройдет, что в конце концов жена придет в себя и все наладится. Я ждал, что ей станет легче после годовщины. Не стало…

При этих словах ответчица горько усмехнулась. Соседка слева погладила ее по руке, а соседка справа громко фыркнула.

— Ничего не изменилось и через год?

— Через год и два месяца изменилось. Я перешел спать в гостиную, на диван…

Ну что ж, его можно было понять. Но я задал еще один вопрос, и как сразу же выяснилось, роковой вопрос:

— А что послужило поводом к тому, что вы стали спать отдельно от супруги? У вас был перед этим какой-то серьезный разговор на тему супружеских отношений?

— Нет, разговора такого не было. Другое было…

— Что именно?

Истец глубоко, громко вздохнул и нерешительно поглядел на ответчицу.

— Я решил, что об этом надо сказать. Но это так трудно!

— Это имеет отношение к сегодняшнему процессу?

— Да, имеет.

Ответчица явно знала, в чем дело: теперь она с нескрываемой ненавистью глядела на бывшего мужа, сжимая кулаки, а соседки держали ее за предплечья, будто опасались, что она может броситься на него.

— Расскажите суду, что именно случилось через год и два месяца после смерти вашей дочери?

Он вздохнул еще раз и начал:

— Вы видите, я ношу очки. Без них я слеп как крот. Однажды утром, проснувшись, я не обнаружил их на тумбочке возле кровати. Я лежал один, жена уже встала и ушла, как обычно, в комнату Маши. Я пошарил у себя под подушкой и ничего не нашел. Тогда я почему-то полез под подушку жены – машинально, спросонья, — и там моя рука наткнулась на что-то твердое. Я приподнял ее подушку – и под нею увидел окровавленную сумочку Маши в пластиковом пакете. Оказывается, она год и два месяца лежала рядом с моей головой, а я спал и ничего не знал.

— Это потому, что ты такой бесчувственный! – закричала ответчица. – Ты никогда не любил нашу дочь! Ты посмел выбросить самую дорогую память о ней, ее последние кровиночки! А мне ты лгал, что не видел ее! Изверг, дважды дочереубийца!

Слава Богу, соседки крепко держали ответчицу, иначе скандал был бы еще больше. Я призвал всех к порядку. Но на этот раз меня не послушал истец.

— Ниночка, я, конечно же, не выбрасывал Машину сумочку! Я унес ее на работу и спрятал там. Я надеялся, что когда ты придешь в себя, мы пойдем на могилку Маши и вместе зароем сумочку. Или сожжем ее в лесу…

Ответчица задохнулась от ярости.

— Сжечь последнюю память о дочери?! Ты ей не отец, ты ее предал! Отдай мне Машину сумочку, сейчас же отдай!

— Хорошо, Нина, я тебе ее отдам… Что уж теперь! – И тут истец открыл свой портфель и достал из него небольшой пакет в коричневой бумаге, оклеенный скотчем. Ответчица встала и протянула к нему руки.

— Подождите, истец! – Я возвысил голос. – Будьте добры, положите вещественное доказательство на стол секретаря. – Никаким вещественным доказательством для бракоразводного процесса сумочка, конечно, не была, но я понимал, что ее нужно убрать как можно дальше от бедной ответчицы.

Истец послушно отнес сумочку к секретарю и положил на край стола.

— Верните мне Машину сумочку! – закричала бедная женщина и рванулась к столу. – Отдайте, отдайте мне мое сокровище, мою память о дочери, изверги!

Сообразительный наш секретарь мгновенно оценил ситуацию: он взял пакет и быстро вышел с ним в соседнюю комнату.

— Ответчица, — негромко сказал я, — если вы не прекратите кричать, я вынужден буду прервать заседание суда и вызвать для вас медицинскую помощь, чтобы вам помогли придти в себя. — Я рассчитывал, что ни она сама, ни успокаивающие ее подруги не обратят внимания на мои слова, и это даст повод действительно вызвать бригаду скорой помощи, а в остальном я полагался на истца: он объяснит врачам ситуацию и бедной женщине будет оказана квалифицированная медицинская помощь. Но дело оказалось гораздо хуже, чем я предполагал. Услыхав про врачей, ответчица резко оборвала свой жуткий вой, села на место и уставилась на меня напряженным взглядом – она мгновенно взяла себя в руки! К сожалению, это говорило о серьезности ее положения гораздо больше, чем если бы она продолжала кричать, начала кататься по полу, или даже бросилась на истца. Мне жаль было и ее, и ее кроткого терпеливого мужа. А вот соседок ее, кто бы они не были, на чьих лицах было теперь написано просто-таки наслаждение происходящим, — вот этих я бы… Ну хотя бы удалил из зала заседаний. Но, к сожалению, даже такой возможности у меня не имелось, формального повода не было…

И все-таки я сумел отложить слушание дела на месяц и, когда все разошлись, задержал истца и посоветовал ему при первой же возможности передать лечение жены в руки врачей.

— Потерпите еще немного, – сказал я ему, – и попробуйте ее уговорить обратиться к врачам. Или найдите знакомого врача-психотерапевта. В общем, врача — любой ценой, — последние слова я добавил скороговоркой и совсем тихо, чтобы меня не услышал секретарь.

— Конечно, конечно! – сказал он, рассеянно протирая свои толстые очки. — Надо потерпеть. Только вот сумочку она мне теперь уже не простит. Я ведь тогда на все ее расспросы отвечал, что ничего не знаю. «Может, ты сама в беспамятстве ее куда-нибудь спрятала?» А теперь, когда она знает, что сумочка все время была у меня – нет, она мне этого не простит!

— Еще вопрос: ваша жена и вы – верующие люди?

— Я – да. Иначе как бы я все это выдержал два года, без Божьей-то помощи, как вы думаете? А вот жена была верующей, но после смерти Машеньки, страшно сказать, но она возненавидела Бога. Ну знаете, как это бывает в таких случаях: «Почему Бог взял именно нашего ребенка? Почему столько негодяев живет и здравствует, а наша чистая, добрая девочка погибла? Как Бог посмел допустить такую несправедливость?» У нее появилась ненависть ко всем живым и обида на Бога. Полгода она ходила по судам и прокурорам, требуя, чтобы водителю грузовика дали более суровое наказание. А парня осудили, слава Богу, условно. Его вина была лишь в том, что он не проверил колеса, выезжая из гаража, а в одной шине была «грыжа». Парень после того ДТП сильно переживал, у нас просил прощенья, письма писал… А Нина, несмотря на это, готова была его прямо убить. Мы ведь очень любили Машеньку, так любили, что даже не хотели иметь других детей. Она была нашей гордостью, смыслом и центром нашей семьи… Я говорил жене, что мы ради Машеньки должны простить бедного водителя, ведь он так раскаивается, а ее это приводило в ярость. Но я сам сходил к нему и сказал, что я его прощаю. А он тоже верующий оказался и обещал молиться за упокой Машеньки всю свою оставшуюся жизнь. Меня это не примирило со смертью Маши, конечно, нет, но как-то… успокоило. Знаете, после смерти нашей дочери я нашел в вере утешение, а Нина – наоборот, потеряла веру полностью. Странно, правда?

— Да нет, такое случается. И все-таки, я думаю, что по-настоящему помочь вашей жене могут только врач и священник – вместе.

Мы попрощались у дверей моего кабинета.

Я ехал домой, усталый и выжатый как лимон. И, проезжая в автобусе мимо Александро-Невской Лавры, мимо кладбища и глядя на кресты и верхушки склепов, поднимающиеся над оградой, я вдруг вспомнил, кого мне напомнила ответчица!

Это было много лет назад, задолго до «перестройки». Поступил сигнал с одного из старинных петербургских, тогда еще ленинградских, кладбищ: управляющий сообщал, что на кладбище обосновались бомжи, ночами они жгут костерки в склепах, на которых готовят себе «чифирь» — распространенный в среде уголовников крепкий напиток из чая, и готовят пищу, а в качестве топлива используют деревянные кресты и оградки. Это был не только непорядок, это было крайне опасно: на кладбище мог возникнуть пожар и перекинуться в город. Я тогда еще учился на юридическом и как раз проходил следовательскую практику в районном отделении милиции, вот мне и пришлось участвовать в организованной на кладбищенских бомжей облаве. Мы действительно обнаружили в склепах и доставили в райотдел несколько компаний бомжей. Но один обитаемый склеп мы бы пропустили, если бы позади нас, когда мы уже прошли мимо, не раздался скрип осторожно приотворяемой двери склепа. Мы рванули к нему, и дверь тотчас же плотно затворилась. Изнутри ее держал засов или замок. Пришлось нам эту дверь взламывать. Мы вошли внутрь и поначалу никого не обнаружили, но зато увидели в углу ворох тряпья и рядом дощатый ящик, а на нем бутылку с какой-то мутной жидкостью, половинку черного хлеба и вскрытую банку консервов: возле банки лежали консервный нож и ложка. А на чугунных завитках решетки небольшого оконца в ряд висели пластиковые мешки с каким-то барахлом. Но самое удивительное – в углу склепа фонарь высветил пластиковое ведро, полное цветов.

— Благоустроенная квартирка! И где же ее хозяин? Уж не внизу ли, где гробы стоят? – посмеиваясь, спросил мой старший напарник. – Ну-ка, спустись вон в ту дыру!

Под одной стеной и впрямь в полу зияло чернотой квадратное отверстие.

— Может, лучше заставим подняться хозяина наверх? – предложил я. Честно говоря, мне совсем не улыбалось спускаться вниз.

— Верно. – Напарник подошел к краю дыры, наклонился, посветил фонариком и крикнул: — А ну, выходи давай! Все равно тебя, считай, уже взяли!

На краю дыры появились две грязные руки, а потом лицо неопределенного возраста тетки, изможденное и с какими-то страшными, прямо таки горящими глазами под низко повязанным черным платком: потом уж я сообразил, что это свет фонаря их такими высветил в темноте. Но в ночном склепе, на фоне черной дыры, уходящий в нижнее помещение, где, может быть, стояли разграбленные гробы с останками покойников (мы туда так и не заглянули, так что не знаю, что там было, чего не было) – глаза эти были ужасны. И точно такие же горящие безумным блеском глаза я видел во время сегодняшнего бракоразводного процесса на лице ответчицы. Глаза обитательницы кладбищенского склепа.

Как выяснилось потом, тетка, избравшая себе местом обитания склеп, сделала это не случайно, но и не совсем по своей воле. На вопрос оперативного дежурного, что за нужда загнала ее в склеп, она дерзко ответила: «Жизнь заставила!». Мне досталось допрашивать бомжа, оказавшегося бывшим интеллигентом. Его история уместилась в трех словах: начал пить и спился, жена выгнала из дому. Я предложил ему чаю и сигарету, а он в благодарность рассказал мне историю обитательницы склепа. Оказалось, она прежде была медицинской сестрой и работала в онкологическом центре. Детей у нее не было, но зато был любимый муж. Жили они с ним долго и счастливо, и так любили друг друга, что надеялись когда-нибудь умереть в один день. Но вдруг у ее мужа обнаружили рак. Она устроила его в центр, где работала сама, и ухаживала за ним самоотверженно, буквально не отходя от него. Несмотря на это, болезнь прогрессировала и через полгода он умер. Горе ее было огромно. Она стала ходить на его могилу каждый день. Умер он ранней весной, и она целые дни проводила на кладбище: сидела на скамеечке внутри оградки, разговаривала с фотографией мужа. Священник из кладбищенской церкви очень ее жалел. Он кормил ее в трапезной, утешал как мог, объяснял ей, что души усопших не живут под могильной плитой, а находятся у Господа. Он уверял ее, что покойному не нужны разговоры, тем более на кладбище, а нужна молитва. Но бедняга слушала и не понимала: она была и не крещеная, и не верующая. Вскоре она бросила работу, а когда настало лето, стала оставаться на кладбище ночевать: с вечера пряталась от сторожей, а ночью спала на скамейке прямо в оградке. А когда подошла осень и наступили холода – нашла взломанный грабителями склеп и перебралась туда. Познакомилась с бабками, ворующими цветы с могил для продажи, и тоже превратилась в «синюху» — так зовут промышляющих кладбищенскими цветами женщин. Пока она жила в склепе, шло время, и соседи заявили сначала о ее исчезновении, а потом выписали ее из квартиры и заняли ее комнату. Так склеп стал ее единственным местом обитания.

Отвезли несчастную в спецприемник – распределитель, и что с нею стало потом, мне неизвестно. Надеюсь, что тюрьма ее спасла, но кто знает, кто знает…

А вот история с родителями погибшей Маши закончилась благополучно. Через месяц на новое судебное заседание истец пришел один. Он выглядел лучше, уже не казался таким измученным и даже улыбнулся, когда благодарил меня:

— Если бы не ваш совет, все так бы и продолжалось. Но в тот самый день, когда мы вернулись из суда, Нина закатила мне страшную истерику – с битьем посуды и швырянием мебели, с совершенно безумными обвинениями и угрозами: видимо, сказалось перенапряжение во время суда. И тут я вспомнил ваши слова и сообразил в какой-то момент, когда она билась в комнате Машеньки, выйти из квартиры, позвонить к соседям и от них вызвать скорую психиатрическую помощь. Потом я вернулся в квартиру, оставив дверь открытой. Явились врач с санитарами, бедную жену мою скрутили, сделали ей какой-то укол и увезли в психиатрическую больницу. Первое время я боялся встречи с ней, разговаривал только с врачами, а неделю назад мне сказали, что мне уже можно придти к ней на свиданье. Она лежала такая тихая, спокойная. Увидев меня, улыбнулась и взяла меня за руку… и попросила прощенья. Лечащий врач говорит, что есть надежда на полное выздоровление: Ниночка понимает, что она больна и хочет вылечиться. И наш батюшка ходит к ней, и она, кажется, начинает его слушать. Он тоже уверяет меня, что Нина поправится. Так что я уж заберу назад свое заявление о разводе. Вы не возражаете?

Конечно, я не возражал!

Известному диктору в понедельник ис­полнится 71 год. На будущей не­деле Следственный комитет должен огласить результаты итого­вой экспертизы по делу о падении лиф­та в жилом комплексе «Алые паруса», вследствие которого в январе этого года погибла дочь Евгения Александ­ровича – Ирина. Главный подозревае­мый, электрик Алексей Белоусов, на­ходится под стражей, а подъемные кабины в доме работают так же с пере­боями.

«Недавно мы с женой приезжали в гости к внучкам и зятю и застряли в лифте, – рассказал «СтарХиту» Ев­гений Кочергин. – Пришлось вызывать диспетчера, чтобы он освободил нас из плена. Представьте ощущения! Супруга еще несколько дней пила успокоительное. Они до сих пор ни­чего не исправили. Тот злополучный лифт, в котором провалился пол, за­колочен. Соседние два функционируют плохо».

Напомним, что на следующий день после трагедии 15 января 2016 года Хорошевский суд Москвы арестовал электромеханика ЖК «Алые пару­са» Алексея Белоусова. Якобы имен­но 28-летний сотрудник компании «Лифт Гарант» вы­полнял работы по техническому обслуживанию ка­бины незадолго до того, как она рух­нула в шахту.

«Говорят, этот Алексей подписал раз­решение на эксплуатацию, – поделился Евгений Кочергин. – Я считаю, что он и должен понести ответственность за ги­бель моей дочери».

Белоусов, который сидит в СИЗО №3, отрицает свою вину. По словам адво­ката Виктора Бадьяна, Алексей менял лампочки и масло в кабине, но никакие документы даже в глаза не видел.

«Три уголовных дела – в отношении неправильной эксплуатации, компании «Лифт Гарант» и Алексея Белоусова – объединили в одно и арестовали только моего клиента, – сообщил «СтарХиту» Виктор Бадьян. – Хотя в день трагедии он отсыпался после смены, работал другой механик. Все остальные – ди­ректора, эксперты, выдававшие техни­ческий паспорт лифтам, – проходят как свидетели. Нам вменяют оказание не­качественных услуг, но каких именно, объяснить не могут. Жалобу на этот счет приняли, будут проверять. Леша - обычный парень, занимался тхэквон­до, собирался жениться… Теперь какая уж тут свадьба».

В случае признания виновным Бело­усову грозит до 6 лет лишения свободы по части 2 статьи 238 УК РФ «Оказа­ние услуг, не отвечающих требовани­ям безопасности, которые повлекли по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью либо смерть человека».

У Ирины остались две маленькие доч­ки, воспитанием которых занимает­ся их отец, замести­тель гендиректора «ВТБ Страхова­ние» Алексей Во­лодин. А Кочергин, по словам друзей, еще до конца не оправился после трагедии.

«Мы стараемся куда-то вытаски­вать Женю, чтобы он отвлекался от мрачных мыслей, - рассказала леген­дарный диктор Анна Шатилова. – Ра­ботаем вместе, ведем мероприятия».

У Кочергина есть еще две дочери – На­талья от первой семьи и внебрачная Милана, с матерью которой у телеве­дущего был роман в конце 70-х годов. Но с ними Евгений Александрович от­ношений не поддерживает. С 37-летней Миланой Немыкиной из Якутска он впервые увиделся в феврале 2015 года на программе «Пусть говорят».

«У Миланы все хорошо, она обеспе­чена, замужем, есть сын Руслан, ему шесть лет, – рассказала «СтарХиту» мама Миланы – Людмила. – Кочергин думает, что ей нужно наследство, но это не так. Речь о внимании. Неужели ему неинтересно хотя бы, как выглядит доченька? Тем более Милана скоро пе­реезжает в Москву, будет совсем близ­ко к отцу и готова простить все обиды, встретиться, поговорить по душам».

Елена Захарова тщательно скрывает свою личную жизнь. Но совсем недавно она откровенно рассказала о своей трагедии, которую скрывала целых 6 лет. Это разделило ее жизнь на до и после…

Елена Захарова пережила то, что и врагу не пожелаешь, актриса потеряла ребенка. Ее 8-месячная дочь Анна-Мария скоропостижно скончалась от вирусной инфекции. Пережить случившееся актрисе помогла только вера в Бога.

Все началось с простой температуры, которая резко поднялась у малышки. Захарова тут же вызвала врача с платной поликлиники, хотя ее мама советовала вызвать врача бесплатно. Возможно, это стало роковой ошибкой актрисы…

Врач платной скорой поставил неправильный диагноз. С этого все началось, это была точка отсчета.

Всю ночь я звонила врачам, рассказывала, что происходит, температура не падала, ситуация не улучшалась. Мне говорили: «Не волнуйтесь, все хорошо». – делиться сокровенным Захарова.

Девочке становилось все хуже и хуже. Обеспокоенная мама вызвала скорую, ребенка в срочном порядке госпитализировали. Врачи долго не могли понять, какой вирус поразил малышку. Они ввели ее в искусственную кому, из которой Анна-Мария не смогла выйти.

Я не врач и не могу судить, но я не понимаю, как такое могло произойти в XXI веке. Не понимаю, почему меня не пускали в палату, не понимаю, – со слезами на глазах рассказывала Елена.

После трагедии Елена продолжала сниматься в кино, играть в спектаклях. Только работа могла заглушить боль утраты. С мужем Сергеем Мамонтовым актриса рассталась. Супруги не смогли справиться с гибелью дочери.

Кроме работы, Захарову спасла вера, она часто посещала церковь. Только это не позволило ей сойти с ума.

Вера. Именно вера спасла меня тогда! Еще родные и близкие помогали, конечно. Меня спасла надежда на то, что мы все когда-нибудь снова будем вместе, что я увижу дочку, - рассказала Елена.

Сейчас Захарова полностью погрузилась в работу, уделяя при этом много внимания благотворительности. Актриса посещает больницы и детские дома, что дается ей с большим трудом.

Дети должны видеть, что ты несешь им позитив. Однажды я проводила новогоднее мероприятие в центре для онкобольных детей. Это было очень сложно. При них я старалась не плакать, но до выступления и после слезы сами наворачивались. Хочется, чтобы таких больных малышей, было как можно меньше, - вспоминает Елена.

Только в храме Захарова чувствует себя счастливой. Елена не говорит о том, хочет ли она еще раз становиться мамой. Но кажется ответ на этот вопрос очевиден…

Восьмимесячная дочка актрисы Елены Захаровой, Анна-Мария, умерла из-за врачебной ошибки. С отцом девочки Елена рассталась сразу после трагедии. Только через шесть лет после смерти девочки актриса смогла рассказать, как она пережила горе и вернулась к нормальной жизни.

В передаче телеканала «Спас» Елена Захарова призналась, что главным спасением для нее стала вера, она регулярно начала посещать церковь.

Ни про кого не хочу сказать, но бывают очень строгие батюшки. Один может поддержать словом, а другой может как-то так сказать, что тебе потом будет очень тяжело. Вот отец Алексей смог для меня подобрать правильные слова! - сказала актриса.

Елена Захарова родила дочку в 2010 году. В 8 месяцев девочка заболела.

Все случилось в тот день, когда мы должны были лететь во Францию. Иногда думаю: вот если бы мы все-таки улетели? Там же совсем другая медицина… Но гоню от себя эти мысли, гоню. Мы были дома, у Машеньки поднялась высокая температура, мы вызвали врача, - рассказала актриса изданию Hello.

Семья вызвала платную скорую, врач которой поставил неправильный диагноз и оставил девочку лечиться дома. Когда родители вызвали обычную неотложку, то момент был уже упущен.

Приехала неотложка, врачи сразу увезли дочку в реанимацию, долго не могли определить, какой у нее вирус, потом ввели в искусственную кому, из которой она не вышла. Я не врач, я не могу судить, но я не понимаю, как такое могло произойти в XXI веке. Не понимаю, почему меня не пускали в палату, не понимаю… - вспоминает Елена.

Муж Елены, бизнесмен Сергей Мамотов, ушел сразу же после трагедии.

Он просто сказал, что нам надо пожить раздельно, сказал, чтобы я собрала свои вещи и ушла. Я его искренне любила и еще долго не могла понять, что произошло, почему. Он мне снился больше года почти каждую ночь. Мне очень нужно было с ним поговорить, объясниться. Я совершенно не ожидала такого удара с его стороны. Слава богу, что тогда была работа, шли проекты один за другим, меня это поддерживало. Я приходила домой, плакала, спать не могла, а утром вставала и снова шла работать. И знаешь, я надеялась на встречу. Она произошла случайно во Франции, в Каннах, мы как-то сумбурно поговорили. Но ничего, кроме боли, от того разговора я не почувствовала. Мне было очень тяжело. При этом я не держу на Сергея зла, я его простила.

После расставания с мужем о личной жизни актрисы ничего не известно. Елена предпочитает не поднимать эту тему, обсуждать возможное материнство Захарова также не любит.

Я искренне верю, что все еще будет. Я верю в любовь. Мне надо любить, восторгаться… И да, я хочу семью и детей. Все в голове. Как ты настроишь себя, так и будет. Скажешь: ой, мне уже не 20, я никому не нужна - вот так и будет. А я так не думаю. Я думаю, что счастье возможно в любом возрасте, - говорила актриса три года назад.