История Камчатки. Кратко история освоения Камчатки

Занимаясь историей и культурой народов Севера, я периодически слышу вопросы о том, какое отношение я имею к Иосифу Ивановичу Огрызко – человеку, который воспитал не одно поколение советских североведов.

Судьба моего однофамильца

Ну что я мог рассказать? Разве что вспомнить, как в году семьдесят втором отец в один из своих отпусков повёл меня и сестру в полуразрушенное Царицыно и на обратном пути решил заглянуть в стоявший на отшибе маленький книжный магазинчик, где глазастая сестра вдруг углядела на какой-то дальней полке небольшую брошюрку, на обложке которой красовалась наша фамилия. Моему удивлению не было предела. Сразу появились вопросы: кто этот Огрызко, откуда он взялся и почему раньше дома его имя не упоминалось?.. Однако отец, похоже, и сам ничего не знал. Кстати, содержание брошюры нас разочаровало. Книга называлась «Дети и религия», и мы так и не поняли, что автор хотел сказать. А потом у отца закончился отпуск. Сестра осталась в Москве. Меня же снова увезли в Магадан. Поэтому брошюра однофамильца вскоре всеми позабылась. Вспомнили в нашей семье про неё лишь через несколько лет, когда начались звонки уже по поводу моих газетных заметок.

Первой откликнулась дочь бывшего варшавского железнодорожного служащего Адама Огрызко – Валерия Волкова. Она после выхода на пенсию посвятила свою жизнь поиску материалов об известном петербургском издателе, юристе и бунтаре Иосафате Огрызко, который одно время был вхож в семью историка Карамзина и пользовался поддержкой Ивана Тургенева и Николая Некрасова, пока его не сослали в далёкую Якутию. Её интересовало, что я знал о своих корнях и не пересекались ли пути моего деда или прадеда с этим Иосафатом.

Потом к моему отцу с письмом обратилась некая Антонина Степановна Горлова. Она случайно прочитала в магаданских газетах несколько моих статей о народах Севера, но решила, что их написал не я, а отец (у нас ведь с ним была не только общая фамилия, нас и звали одинаково – Вячеславами). Горлова писала: «Здравствуйте, уважаемый тов. Огрызко! Пишут Вам из Усть-Омчуга. Я не раз встречала Ваши интересные статьи в обл. газете и журналах. Пишу я Вам ещё и не только потому, что хочу выразить Вам благодарность за Ваши содержательные, интересные статьи «Чувствовать слово», «Истоки…» и др., но и потому что встречаю Вашу фамилию как что-то родное, дорогое, так как я носила эту фамилию 23 года, она так мало встречается. Теперь моя фамилия Горлова. Я 17 лет живу в Усть-Омчуге, работаю балетмейстером при районном доме культуры. Я послала Вашу статью своему брату в Ленинград – Огрызко Иосифу Степановичу. Кстати, он закончил этот же институт имени Герцена, о котором Вы пишете. Там же работал очень долго наш дядя Огрызко И.И. Он был профессором и много писал, у меня есть его книги, но мало, в основном всё у брата. Есть у меня ещё сестра в Киеве – Зоя Степановна Огрызко, но она много лет уже Дубовая. Я знаю, что это, наверно, совпадение, но всякое может быть. И если при Вашей занятости Вы найдёте время, напишете несколько слов, то я Вам буду очень благодарна. Желаю Вам успехов. С уважением, Горлова. 10.VII.85 г.».

Почему отец не откликнулся на это обращение, я не знаю. Он вообще не любил писать письма. Никому. Даже своей маме, родному брату и сёстрам отец лишь звонил, но не писал. И мне он о Горловой долго ничего не говорил. Может, не хотел лишний раз беспокоить.

В общем, всерьёз своими однофамильцами я занялся не сразу. Причём сначала мне в руки попали материалы не о воспитателе североведов, а об издателе, чья необычная судьба как-то натолкнула популярного исторического романиста Валентина Пикуля на идею написать одну романтическую новеллу. Добила же меня поездка на Ямал, случившаяся сразу после расстрела российского парламента осенью 1993 года.

Я тогда целых две недели провёл в беседах с ненецкой и хантыйской элитой. Старики переживали, как бы страна не погрузилась в очередную гражданскую войну. Надо было слышать, как они кляли Ельцина с Гайдаром. Потом женщины из ненецкого рода Яптик вспомнили, как в сорок третьем году злые силы столкнули их отцов с властью, спровоцировав в тундре вооружённый бунт, вошедший в историю как мандала. После мандалы молодой историк Валя Вануйто перекинула мостик к ещё более давним событиям – к выступлениям, которые затеял на просторах Ямала в 1830–40-е годы ненецкий бунтарь Ваули из рода Ненянг. Советские историки трактовали эти выступления как вооружённое восстание ненецкой бедноты против царского самодержавия. Но Валя, объехав всё побережье Карского моря, услышала другие сказания, которые утверждали, что Ваули был не идейным борцом, а обыкновенным разбойником. Древние ненецкие предания вернули нас к современности. Мои собеседники вновь заговорили о расстреле Белого дома, уподобив случившуюся в Москве трагедию мандале и разбойным выходкам Ваули. Ничего хорошего от победившей власти ненецкая и хантыйская интеллигенция уже не ждала. Если что национальную элиту Ямала ещё и согревало, это светлые воспоминания о послевоенной учёбе в Ленинграде, где с детьми тундры так много нянчились первые советские североведы, в том числе и Иосиф Иванович Огрызко. Но, к моему большому сожалению, никто из моих собеседников уже не помнил, как сложилась судьба их учителя.

Вернувшись домой, я первым делом собрался послать запрос в Санкт-Петербург, в пединститут имени А.И. Герцена, где мой однофамилец много лет преподавал на факультете народов Севера. Но потом возникли сомнения, на правильном ли я пути. Ведь большая часть архивов Института народов Севера погибла ещё в блокаду. Мне показалось, что скорей я получу помощь в Музее этнографии и антропологии, где отдел народов Севера долгое время возглавлял исследователь чукчей и коряков И.С. Вдовин, тот самый Вдовин, под чьей редакцией И.И. Огрызко выпустил в 1973 году книгу очерков истории сближения коренного и русского населения Камчатки в конце XVII – начале XX века. Но я серьёзно ошибся. Заведующая архивом этого музея И.В. Жуковская сухо ответила: «Огрызко И.И. в Институте этнографии [а музей этнографии и антропологии до распада СССР представлял ленинградское отделение Института этнографии. – В.О. ] не работал». При этом она посоветовала за материалами о других североведах, в частности, о С.Н. Стебницком и Н.Б. Шнакенбурге, обратиться в петербургский архив Российской академии наук. Но вот где ещё могли храниться документы об Огрызко, Жуковская почему-то уточнять не стала.

Потом выяснилось, что с пединститутом я дал маху. Да, многие материалы, относившиеся к Институту народов Севера, не сохранились. Они угодили под немецкие обстрелы ещё в первую блокадную зиму. Но послевоенная часть архива-то уцелела. И значит, какие-то бумаги о моём однофамильце где-то да остались.

В общем, летом 2001 года я напрямую обратился к ректору Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена Г.А. Бордовскому. И вот что он мне ответил: «Огрызко Иосиф Иванович родился 30 декабря 1902 года в дер. Волосевичи, Лепельского района, Витебской области (так записано в его автобиографии). По национальности – русский. Родители – крестьяне. В 1911–13 гг. учился в церковно-приходской школе; в 1916–17 гг. – двухклассном волостном училище; в 1917–18 гг. – городском училище и в 1921–23 гг. – в советской трудовой школе II ступени. В 1923 г. командирован учиться в Петроград, в Университет, на факультет общественных наук, который закончил в 1926 г.

Работал руководителем экскурсий в Госэрмитаже и Петергофском дворце, читал лекции по антирелигиозной тематике. С 1929 г. преподавал в Рабочем Антирелигиозном музее. Одновременно, с 1926 по 1929 гг., учился в Институте Агитации им. Володарского. В 1935 г. поступил в аспирантуру при институте Народов Севера. В 1940 г. защитил кандидатскую диссертацию, учёное звание доцента присвоено в 1945 г.

1941–42 гг. – зав. кафедрой истории Института Народов Крайнего Севера.

1942–45 гг. – находился в эвакуации: читал курс истории в Московском областном пединституте (Кировская обл.), заведовал кафедрой в Омском пединституте.

1945–53 гг. – работает на факультете Народов Севера в Ленинградском госуниверситете. 1947–52 гг. – зав. кафедрой истории в Ленинградском областном учительском институте.

С 1 октября 1953 г. переведён на кафедру методики преподавания истории в ЛГПИ им. А.И. Герцена. Организатор кафедры научного атеизма, этики и эстетики. С 10.12.1964 по 01.08.1971 г. – заведующий кафедры научного атеизма.

В июле 1973 года вышел на пенсию, умер в феврале 1982 года (точная дата не выяснена).

Награждён Медалями «За оборону Ленинграда», «За доблестный труд в ВОВ 1941–45 гг.», «За освоение целинных земель» и другими памятными медалями и грамотами.

Этот ответ уже что-то да значил. Теперь было от чего оттолкнуться.

Со временем мне удалось дополнить полученную от Бордовского справку.

Итак, Иосиф Огрызко начинал как борец с религией. Я не буду сейчас говорить, хорошо это было или плохо. Судя по всему, мой однофамилец, как и тысячи его сверстников, действительно в 1920-е годы, одурманенный разрушительными идеями революции, совершенно искренне верил в то, что вера уже себя изжила. Вопрос заключался в другом: что он понимал под верой – церковные обряды, чувства, состояние души, убеждения или что-то другое. Если бы мы знали правильный ответ, тогда легче было б понять, с чем в реальности боролся выпускник факультета общественных наук Петроградского университета.

Бесспорно одно: в молодые годы Иосиф Огрызко был охвачен революционными порывами. Он не сомневался в том, что сможет переубедить глубинку и настроить её против церкви. Уже в 1931 году у него вышла пропагандистская брошюра «Антирелигиозная работа в жактах», рассчитанная на самых несознательных читателей – домработниц и домохозяек. Потом мой однофамилец с энтузиазмом отправился в провинцию искать крестьян, которые поверили в колхозы и решительно открестились от прежних убеждений. Так, в тридцати километрах от Череповца, в селе Никольское он встретил 53-летнего Николая Константиновича Тревогина . Тот честно признался, что устал жить в страшной нужде. Никакие молитвы ему не помогали. Колхоз стал его последней надеждой. А под Новгородом в Бологовском районе в колхозе «Победа» Иосифа Огрызко познакомили с 56-летним конюхом Василием Дмитриевичем Поливановым . Этот конюх не скрывал, что подался в колхоз из-за зависти. Он никак не мог смириться с тем, что отец у него за всю жизнь даже лошадь себе не заработал, зато монастырские земли по соседству процветали. Пожилому крестьянину внушили, что это несправедливо и что монахов следовало экспроприировать. Ну а третий борец с традициями – 60-летний Максим Никитич Рыбак попался молодому борцу с церковью в Винницкой области. Приукрашенные исповеди трёх пожилых колхозников составили вторую книгу Огрызко «Отходим от религии».

Я не знаю, как бы дальше сложилась судьба моего однофамильца, но в 1935 году он поступил в аспирантуру Института народов Севера. Что привело его именно в этот вуз, точно установить пока не удалось. Не исключено, что сказалось влияние Владимира Германовича Богораза . Как известно, Богораз был не только выдающимся исследователем чукчей, коряков, эвенов, юкагиров и ительменов. Власть очень ценила его атеистические убеждения. Уже в 1930 году он честно признался в том, что «родился безбожником, вырос язычником, а в настоящее время являюсь безбожником воинствующим». Богораз искренне считал, что религия являлась тормозом социалистического строительства среди малых народностей Севера. Правда, знал ли он, что опубликованная в 1932 году его статья на эту тему стала идеологическим обоснованием для поголовных арестов и последующих расстрелов шаманов? Вполне возможно, что Иосиф Огрызко, активно боровшийся в конце 1920-х – начале 1930-х годов с церковью, периодически брал у Богораза разные консультации, тем более что учёный в 1932 году организовал в Ленинграде новый институт – Музей истории религии. Более того, я допускаю, что как раз Богораз, видя склонность Огрызко к научной работе, и предложил моему однофамильцу подумать о дальнейшей учёбе. Загвоздка заключалась в том, что отвечавший духу Иосифа Огрызко Музей истории религии аспирантуры не имел, а Институт антропологии и этнографии в 1935 году затронула волна массовых арестов. Поэтому Богораз не мог порекомендовать молодому исследователю ничего другого, как относительно благополучный Институт народов Севера. Хотя и там уже начались серьёзные проблемы.

В Институте народов Севера изначально избрали неверную концепцию развития. Но вслух это признала, кажется, лишь молодой этнограф Нина Ивановна Гаген-Торн . «Я искренне верила, – писала она в своих воспоминаниях, – что выдумка Богораза создать в Ленинграде Институт народов Севера и загнать в него наиболее передовую молодёжь из малых народов Севера, чтобы они стали «вожаками в культурном росте своего народа», поистине благая затея. Их надо было завезти в Ленинград, надо было обучать, и ошибка заключалась в том, что это обучение шло недостаточно продуманно, мало считаясь с их особенностями… Людей из отдалённых районов Сибири, из жизни тайги и лесного воздуха привезли в большой город. Закрыли в общежитие, устроенное в Александро-Невской лавре, <…> заставили сидеть на уроках 6 часов. Кормили питанием абсолютно непривычным: кашами, картошкой, щами с очень малым количеством мяса. Они с огромным трудом привыкали к этому режиму и безвылазному сидению на уроках. Я пыталась доказать, что это невероятно жестоко, но Ян Петрович Кошкин (этнограф всё-таки!) считал это естественным процессом. Шли заболевания, отсеивался «неизбежный процент слабосильных». Когда начинали харкать кровью или нервно заболевали – их отправляли обратно».

Однако Иосиф Огрызко, поступив в аспирантуру, поначалу ничего этого не понимал. Первое время он со студентами-северянами почти не соприкасался. Вся жизнь в ту пору вертелась для него в основном вокруг историко-этнографической секции. Там ещё сохранилось определённое влияние Богораза. Но многие рычаги управления постепенно переходили уже в руки сына вологодского крестьянина и создателя первой эвенкийской школы на Подкаменной Тунгуске Аркадия Фёдоровича Анисимова и бывшего костромича, успевшего недолго поработать в эвенкийском окружении на Чумиканской культбазе Николая Николаевича Степанова . Правда, Анисимов и Степанов больше тяготели к этнографии. А Огрызко хотел по примеру другого аспиранта Семёна Окуня, отучившегося в аспирантуре уже два года, заняться по преимуществу чистой историей.

По случайному совпадению в том же 1935 году на работу в Институт народов Севера взяли двух профессоров, которые как историки сформировались ещё до революции, – Александра Игнатьевича Андреева и Сергея Владимировича Бахрушина . Они представляли разные исторические школы. Андреев слыл учеником А.С. Лаппо-Данилевского и в 1920-е годы проявил себя как блестящий археограф, подготовивший к публикации актовые материалы (в частности, сборник грамот коллегии экономии). А Бахрушин учился у В.О. Ключевского и очень рано увлёкся историей Сибири, опубликовав в 1916 году весьма любопытную работу «Туземные легенды» в «Сибирской истории». Но в 1929–30 годах ОГПУ привлекло обоих учёных по одному делу – Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России, главным идеологом которого чекисты объявили академика С.Ф. Платонова . Следствие по этой мифической организации продолжалось девятнадцать месяцев. Бахрушину, кроме всего прочего, инкриминировали то, что он на квартире Платонова посмел обругать главу советской официальной исторической школы Покровского . В общем, именитых историков приговорили к пятилетней ссылке. Платонов был отправлен в Самару, Андреев – в Енисейск, а Бахрушин – в Семипалатинск. Платонов вскоре, не выдержав свалившихся на него испытаний, умер. Власть после этого дрогнула и в 1933–34 годах разрешила коллегам академика досрочно вернуться домой.

Бахрушин рассчитывал, что продолжит читать лекции в Московском университете. Но академическое начальство взяло паузу. И учёный от безысходности вернулся к своим сибирским материалам. Когда-то братья Сабашниковы пытались его уговорить подготовить очерки заселения Сибири с конца пятнадцатого до двадцатого века. Но он до ареста успел проследить движение русского населения за Урал лишь до начала восемнадцатого столетия и, кроме того, изучил положение коренных народов Сибири в шестнадцатом и семнадцатом столетиях. Учёный отказался от понимания присоединения Сибири как военного захвата территорий и выдвинул свою концепцию торгово-промыслового освоения Сибири. Хотя он не скрывал, что колонизация привнесла в жизнь местных племён не только прогресс, но и ряд негативных факторов. Он с сожалением отмечал: «Русские занесли в завоёванные страны оспу, тиф, сифилис, приучили дикарей к алкоголю и табаку, захватили их охотничьи угодья и способствовали тем обнищанию и вымиранию наименее приспособленных к борьбе за существование рас. Таковыми оказались палеоазиатские племена, кочевавшие в бесплодных северных тундрах, юкагиры, чуванцы, коряки».

Свою новую монографию учёный закончил к началу 1935 года. Однако в Москве она никого не заинтересовала (все столичные институты и издатели продолжали бояться Бахрушина как огня). Выручил исследователя Сибири его ленинградский коллега Андреев. Он договорился, чтобы Бахрушина по совместительству взяли в Институт народов Севера. Кстати, я не исключаю, что Андреев, когда добивался в Ленинграде места для своего подельника по мифическому союзу борьбы за возрождение свободной России, преследовал и собственные цели. Он ведь до ареста так и не успел защитить докторскую диссертацию, а потом многие его былые союзники разбежались в разные стороны, заняв выжидательную позицию, и вся надежда осталась на Бахрушина.

Надо сказать, что Бахрушин не подвёл своего коллегу. Он, хорошо зная московские и ленинградские архивы, увлёк Андреева, имевшего блестящую археологическую подготовку, разбором портфелей Г.Ф. Миллера, итогом чего явилось издание первых двух томов «Истории Сибири» Миллера, и материалами Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга, в частности, дневником С.Вакселя . Потом сидение в архивах подсказало Андрееву идею монографии по источниковедению Сибири, которая в конечном счёте и стала его докторской диссертацией. (Правда, в последний момент защита чуть не сорвалась. Буквально за три недели до назначенного заседания учёного совета милиция потребовала, чтобы учёный в срок до 23 сентября 1940 года покинул Ленинград в силу своей неблагонадёжности. Андреев попросил разъяснений. Оказалось, что чекисты обнаружили в деле 1929 года «дополнительный» протокол, свидетельствовавший об антисоветских настроениях историка. Узнав о претензиях спецслужб, академическое начальство уже хотело докторскую диссертацию Андреева с защиты снять. Но тут вмешался Бахрушин. Его-то в отличие от Андреева власти уже год как окончательно простили, и он, имея индульгенцию, смело пошёл к чекистам отстаивать своего коллегу. Больше того, Бахрушин выступил на учёном совета в роли официального оппонента Андреева, где заметил: «Обычно диссертант… не без некоторого опасения ожидает выступления своих оппонентов. Я боюсь, что в данном случае оппонентам приходится быть очень осторожными в своих выступлениях, поскольку никогда не знаешь, какой новый источник извлёк Александр Игнатьевич из архивных фондов, какой источник он привлёк на случай нашего диспута и как он сумеет отразить те возражения, которые будут ему сделаны. Это является результатом совершенно исключительного знания им архивных фондов».)

Повезло и аспирантам Бахрушина. Учёный хотел, чтобы они продолжили его сибирские изыскания и проследили, как сложились быт и культура хантов и манси после семнадцатого столетия. Так, Иосифу Огрызко он предложил заняться преимущественно восемнадцатым веком, а А.И. Мурзиной остановиться на событиях рубежа XVIII–XIX веков. Зная о том, что Огрызко раньше боролся с религией, историк особо обратил внимание своего ученика на вопросы преодоления в местах расселения народов Севера язычества и прихода христианства.

Как я понимаю, мой однофамилец с энтузиазмом взялся за разработку совершенно новой для себя темы. Перед ним встали четыре главных вопроса.

1. Почему русские цари запретили крещение сибирских язычников в XVII веке?

2. Что заставило светскую власть сделать в начале восемнадцатого столетия крутой поворот в этом вопросе и в сравнительно короткий срок подвергнуть таёжные племена всеобщему крещению?

3. В какой мере привилась на Тобольском Севере новая религия?

4. Какое влияние оказало крещение на общественный быт и культуру народов Сибири?

Увы, существовавшая литература ни на один из этих вопросов исчерпывающих ответов не давала. Она выражала либо точку зрения миссионеров, осуществлявших на Тобольском Севере процесс христианизации, либо позицию апологетов церкви, но ни то, ни другое Иосифа Огрызко совершенно не устраивало. Обследование ленинградских архивов оказалось куда полезней. Наиболее интересные материалы содержались в неопубликованной рукописи сына солдата Семёновского полка Василия Фёдоровича Зуева «Описание остяков и самоедов», анкетах русского энциклопедиста Василия Никитича Татищева и портфеле Герарда Фридриха Миллера, но они были выявлены и частично описаны ещё до Огрызко. Другое дело, что ученик Бахрушина смог на какие-то документы взглянуть по-новому и дать свою интерпретацию. Но главные открытия Иосифа Огрызко ждали в Тобольске. Там в фондах Тобольской духовной консистории он обнаружил челобитные новокрещённых хантыйских и мансийских охотников, показания оленеводов на церковных судах, обращения невежественных миссионеров к сибирскому митрополиту.

Но пока Огрызко искал в Тобольске архивные материалы, в Институте народов Севера, который так и не вышел из серьёзного кризиса, начались классовые, кадровые и прочие чистки. Первым пострадал директор института Ян Петрович Алькор (Кошкин), придумавший в конце 20-х годов для бесписьменных таёжных и тундровых племён единый северный алфавит. Его обвинили в том числе в насаждении якобы чуждой латиницы. Среди тех, кто дал на руководителя института показания, был первый юкагирский писатель и учёный Тэки Одулок (Николай Спиридонов), позже расстрелянный как японский шпион. После Алькора (Кошкина) экзекуции подверглись все языковедческие кафедры. Комиссары в пыльных шлемах объявили беспощадную войну всем североведам, осмелившимся возразить против перевода письменности народов Севера с латиницы на кириллицу.

Следующими на очереди были, видимо, специалисты по экономической географии и историки. В начале 1938 года чекисты арестовали заведующего историко-этнографической секцией Аркадия Анисимова. Правда, ровно через полгода они признали свою ошибку и выпустили учёного на свободу. Тогда же стало ясно, что новый директор института Ареф Минеев мог только комиссарить, но он ни черта не смыслил в вопросах экономики и культуры Севера. Власть, кажется, поняла, что очередного Папанина, привыкшего орудовать лишь маузером, институт не выдержит. Поэтому летом 1938 года на пост директора был выдвинут профессиональный этнограф Николай Ковязин, только что защитивший кандидатскую диссертацию о традиционном хозяйстве эвенков. К чести нового руководителя, он горой встал на защиту остатков старой профессуры, в том числе Михаила Сергеева, Сергея Бахрушина и Александра Андреева.

Потом, правда, говорили, что свою роль сыграла изменившаяся геополитическая ситуация. Дело в том, что перед войной на Западе появились работы, в которых правомерность присоединения Сибири к России в средневековые времена была поставлена под сомнение. Власть потребовала, чтобы наши учёные срочно подготовили обоснованные опровержения. Особенно большие надежды возлагались на научную школу Бахрушина. Не случайно лидера этой школы – Бахрушина в 1939 году избрали член-корреспондентом Академии наук СССР.

Надо сказать, что учёный к тому времени сильно изменился. Да, он значительно расширил тематику своих исследований. Для него приоритетом стало изучение проблем феодализма в России. Высокое начальство заказало ему новый учебник по дореволюционной истории. Но близость к верхам приучила историка к осторожности. Не случайно в его работах появились ссылки на Маркса, Ленина и Сталина .

Впрочем, полностью от Сибири Бахрушин открещиваться не спешил. Он продолжал периодически выступать с докладами на локальные темы. В частности, в 1938 году учёный включился в Институте истории в дискуссию о хозяйственном и общественном строе якутов в XVII–XVIII веках, подвергнув резкой критике концепцию Сергея Токарева, который утверждал, что у якутов сформировался рабовладельческий строй. Но в основном его вклад в сибироведение в предвоенные годы свёлся к поддержке старых приятелей и своих аспирантов.

О помощи Бахрушина Андрееву (особенно в плане издания работ Г.Ф. Миллера) я уже говорил. Но учёный много сделал и для моего однофамильца.

На защиту кандидатской диссертации «Христианизация народов Тобольского Севера в XVIII в.» Иосиф Огрызко вышел в 1940 году. Вслед за своим учителем ученик Бахрушина утверждал, что усиление позиций России в Сибири в восемнадцатом веке в целом было благом как для русского народа, так и для малочисленных этносов Севера. Да и христианизация имела куда больше положительных моментов, нежели отрицательных. Другое дело, оговаривался историк, что методы осуществления христианизации зачастую были далеки от совершенства. Главная беда заключалась в том, что миссионеры, проводившие в начале XVIII века на Тобольском Севере крещение хантов и манси, не знали местных языков и обычаев. Ставка делалась на толмачей, которые, как правило, выхолащивали суть молитв, сводя в глазах аборигенов сакральные православные обряды к непонятным спектаклям.

Я бы в заслугу Огрызко поставил ещё то, что он, будучи в Сибири, зафиксировал у хантов и манси целый ряд языческих обрядов. Но, к сожалению, роль этнографа и бытописателя моего однофамильца не устроила. Он решил сопроводить свои наблюдения комментариями политического плана. А это у него получилось плохо. Историк не выдержал высокий заданный уровень и опустился до вульгарных оценок, причислив шаманов к классовым врагам и объявив языческие обряды религиозными пережитками.

Но в целом Огрызко проделал огромную и важную работу. Это потом отметил и его учитель Бахрушин. Выступая в 1947 году на конференции североведов в Ленинградском университете, Бахрушин заявил: «В настоящее время мы имеем исследования по истории целого ряда северных народов. По истории хантов и манси имеется моя небольшая работа «Остяцкие и вогульские княжества в XVI–XVII вв.» и ценные исследования И.И. Огрызко и А.И. Мурзиной».

Сразу после защиты Иосифу Огрызко предложили диссертацию выпустить отдельным изданием. Его книга «Христианизация народов Тобольского Севера в XVIII в.» была подписана в печать 19 марта 1941 года. А через три месяца началась война.

Первую военную зиму Огрызко провёл в блокаде. Историк быстро сдал, сильно ослабел и в истощённом состоянии при первой возможности был вывезен с остатками Института народов Севера (здание которого в Ленинграде отдали под эвакогоспитель № 1170) сначала в Киров, а затем переправлен в Омск. Но стоило ему чуть восстановиться, он тут же поспешил в местные архивы искать материалы по освоению Севера в восемнадцатом и девятнадцатом столетиях.

В Сибири Огрызко написал также статью «Народы Севера в Великой Отечественной войне», которая была опубликована в 1944 году в четвёртой книге «Омского альманаха».

После возвращения из эвакуации перед учёным встал вопрос, чем заняться ему дальше. Его учитель Бахрушин, став в войну за участие в коллективном труде «История дипломатии» лауреатом Сталинской премии, в Ленинград уже почти не приезжал и углубился в основном в изучение актов феодального землевладения, датированных четырнадцатым-шестнадцатым веками. Хотя Север он тоже не забывал и иногда даже выступал с докладами об основных линиях истории обских угров. Ещё в войну осел в Москве и другой преподаватель Института народов Севера – Андреев (ему предложили в историко-архивном институте возглавить кафедру вспомогательных исторических дисциплин). Ещё один бывший коллега Огрызко по Институту народов Севера – Семён Окунь, защитивший перед войной докторскую диссертацию по сибирской российско-американской компании, после победы переключился главным образом уже на декабристов.

Поразмыслив, Иосиф Огрызко для дальнейших исследований выбрал Камчатку и Курилы, история которых к 1945 году состояла в основном из одних «белых» пятен. Так, учёные долго не могли разобраться даже в вопросе, кто открыл Камчатку. Академик Л.С. Берг, к примеру, настаивал на том, что приоритет в этом деле следовало отдать Владимиру Атласову . Но его позиция вызывала серьёзные сомнения у профессоров В.Ю. Визе и А.В. Ефимова .

Чтобы понять, кто прав, Огрызко решил ещё раз изучить в архиве Академии наук СССР портфели Миллера и прежде всего челобитные Семёна Дежнёва (их Миллер обнаружил в 1736 году в Якутске), чья экспедиция, как считалось, в 1648 году обогнула северо-восток Азии. И что же выяснилось? Как оказалось, главным организатором морского похода был вовсе не Дежнёв, а Федот Алексеев . Это он предложил из Устья Колымы на семи кочах отправиться «для прииску новых неясачных людей» морем сначала до реки Анадырь, а потом и «на иные на сторонные реки». Но в пути случилось несколько бурь. Одна из них накрыла путешественников ещё до подхода к соединяющему Северный Ледовитый и Тихий океан проливу, выбросив два коча на берег. Другой удар стихии обрушился на оставшихся мореходов уже в проливе. Новая буря полностью поглотила коч Герасима Анкудинова, два других с Дежнёвым прибила к берегам Чукотки и ещё два с Федотом Алексеевым отнесла в сторону Камчатки. Добравшись до земли, Алексеев построил два зимовья на реке Камчатке и потом, по одним рассказам камчадалов, дошедших спустя годы до Степана Крашенинникова, «на другое лето, обшед Курилскую лопатку, дошёл Пенжинским морем до реки Тигиля, и от тамошних коряк убит зимою со всеми товарищи», а по другим свидетельствам, и в первую очередь якутской жены Алексеева, умер во время длительного перехода по полуострову от цинги.

На основе выявленных в портфелях Миллера материалов Огрызко сделал следующие выводы:

«1. Экспедиция Дежнёва не только открыла пролив, отделяющий Азию от Америки. В том же 1648 г. часть этой экспедиции достигла Камчатки.

2. Благодаря экспедиции Дежнёва–Алексеева о Камчатке стало известно как в России, так и в Западной Европе. Иными словами, мы имеем дело с фактом открытия Камчатки.

3. Честь открытия Камчатки принадлежит не Владимиру Атласову, а Федоту Алексееву, вступившему на камчатскую землю за 49 лет до Атласова, т. е. ровно 300 лет назад – осенью 1648 г.

4. Беринг, направляясь в Первую Камчатскую экспедицию и находясь летом 1726 г. в Якутске, держал в своих руках доношение атласовского казака Ивана Козыревского, где прямо было сказано, что «в прошлых годах из Якуцка города морем на кочах были на Камчатке люди». Иными словами, датчанин на русской службе Витус Беринг знал, что пролив, который он ехал открывать, задолго до него уже был открыт русскими людьми, проплывшими из Ледовитого океана морем до самой Камчатки».

Эти выводы легли в основу первой статьи Огрызко из камчатского цикла «Экспедиция Семёна Дежнёва и открытие Камчатки», которая была опубликована в декабрьском номере «Вестника Ленинградского университета» за 1948 год.

Ещё в процессе работы над историей открытия Камчатки Огрызко столкнулся с фигурой Ивана Козыревского . Случилось это в 1946 году. Перебирая в Центральном госархиве древних актов в Москве собрание Миллера, он неожиданно обнаружил неизвестный чертёж Камчатки, а также чертёж Курил и доношение, которое было датировано шестым августа 1726 года и позднее вручено находившемуся в Якутске Витусу Берингу. Авторство всех этих трёх документов принадлежало арестованному участнику экспедиции Владимира Атласова – Ивану Петровичу Козыревскому. Находясь в якутской тюрьме, он слёзно просил Беринга помочь ему освободиться из заключения.

Естественно, Огрызко захотелось поподробней узнать, кем же был этот Козыревский. Но в исторической литературе о нём почти ничего не говорилось. Только у Берга он был назван авантюристом и тёмной личностью. Но соответствовало ли это правде?

Огрызко провёл собственное расследование. По архивным документам он выяснил, что Козыревский стоял у истоков открытия Курил. Учёный утверждал, что в 1711 году Козыревский в числе первых русских людей «побывал на Курильских островах. В 1713 г. он организовал и провёл экспедицию на первый и второй Курильские острова, присоединив к России второй Курильский остров – Парамушир. Его перу принадлежат первые карты Курильских островов и первое всестороннее описание этих отдалённых и тогда вовсе неизведанных земель. Данные, собранные Козыревским о Курильских островах, были широко использованы и Берингом, и Миллером, и Крашенинниковым, и Сгибневым . Только благодаря русским мореходам, и в особенности Козыревскому, русская и западноевропейская наука получила точные сведения о Курильских островах».

В конце своей жизни Козыревский, не сумев выйти из устья реки Лены в океан, вернулся после крушения в Москву и принял монашество, продолжая вынашивать мечту об экспедиции на Камчатку для христианизации камчадал. Но ему аукнулись грехи молодости. Царедворцы обвинили его в причастности к бунту казаков против Владимира Атласова, случившемуся ещё в 1711 году. Он был лишён монашеского звания и брошен в тюрьму, где и скончался в 1734 году. Однако для Иосифа Огрызко Козыревский остался «одним из выдающихся русских мореплавателей и исследователей Севера, которому русская и западноевропейская наука обязана первыми точными и при этом всесторонними сведениями о неизведанных до того Курильских островах». Ему историк посвятил свою вторую статью из камчатского цикла – «Открытие Курильских островов», напечатанную в 1953 году в 157-м выпуске «Учёных записок ЛГУ».

А завершило этот цикл подробное жизнеописание Владимира Атласова, которого Пушкин по праву считал «камчатским Ермаком». Оно было опубликовано в 1957 году в малотиражных учёных записках Ленинградского пединститута им. А.И. Герцена.

Из этих трёх статей Огрызко хотел составить книгу об открытии Камчатки и Курил, которая должна была стать основой его докторской диссертации. Но в 1953 году произошло слияние факультетов народов Севера, которые до этого существовали в Ленинградском университете и в Ленинградском пединституте им. А.И. Герцена. Обучение северян отошло в ведение пединститута. Соответственно были объединены и две кафедры истории СССР.

В ходе этих реорганизаций позиции Огрызко в институте почему-то существенно ослабли. По одной из версий, у него охладели отношения с Николаем Степановым, который попытался оставить за собой объединённую кафедру истории. Якобы Степанов воспользовался ситуацией, чтобы отыграться на учениках Бахрушина. Как известно, Степанов не до конца принял изданную в 1935 году бахрушинскую монографию о обско-угорских князьках и позволил себе ряд критических выпадов в журнале «Советская этнография», из-за чего защиту его кандидатской диссертации будто бы надолго отложили. Вожделенное звание кандидата наук ему дали только в ташкентской эвакуации в 1943 году. Злые языки утверждали: мол, пока Бахрушин был жив, Степанов терпел, а как его не стало, он всех учеников великого историка, занимавшихся народами Севера, начал притеснять, в том числе моего однофамильца, А.И. Мурзину и Ивана Ильича Селиверстова (он защитился по дореволюционной истории якутов и потом куда-то исчез).

Но я думаю, главное зло для Огрызко исходило всё-таки не от Степанова. Со Степановым у него были лишь мелкие разногласия. У моего однофамильца, судя по всему, имелись противники куда посерьёзней и повлиятельней.

Похоже, ему аукнулось приятельство с Андреевым. Их научные интересы пересеклись ещё до войны. Напомню, перед самой войной Андреев выпустил «Очерки по источниковедению Сибири: XVII век», а Огрызко издал монографию о христианизации народов Тобольского Севера. Так вот, Андреев, помимо всего прочего, тогда же подготовил к печати на 48 машинописных страницах «Материалы по истории и этнографии народов Тобольского Севера в XVI–XVIII в.», которые представляли собой обзор новых, выявленных в архивах документов о ненцах, хантах и манси. Огрызко планировал использовать эти материалы при написании своей следующей монографии. Вновь пути двух исследователей пересеклись после войны. Андреев, основательно изучив архивы Г.Ф. Миллера, ещё в 1941 году планировал к 200-летию со дня смерти Витуса Беринга составить сборник документов Камчатских экспедиций этого путешественника. Но вплотную за реализацию этой идеи он взялся только после Победы. На Камчатке сосредоточился после войны и Огрызко. Однако злопыхатели не дремали. Из-за них Андреева в 1946 году прокатили на выборах в член-корреспонденты Академии наук СССР. Они убедили партийное начальство, что иметь в академиках сразу двух плохо управляемых сибироведов – Бахрушина и Андреева – это уже слишком.

Атака на Андреева продолжилась осенью 1947 года. Донесла на него профессор Е.Н. Данилова . Учёного обвинили в поклонении перед западной наукой, в «лапподаниловщине и в игнорировании трудов Сталина и Ленина». Руководство Московского историко-архивного института потребовало от историка покаяния. Но он в ответ заявил, что его начальство безграмотно. От нового ареста Андреева спас новый курс Сталина, призвавший учёных внимательней отнестись в свете охлаждения отношений с США к истории Русской Америки. Но вожди были не вечны. Пришедшие после смерти Сталина следующие лидеры историю как науку воспринимали уже иначе. Возобладали уже другие тенденции, во многом отрицавшие приоритеты России в изучении Севера и Сибири.

Понятно, что на этом фоне были предприняты все усилия, чтобы замолчать в том числе и статьи Огрызко о первооткрывателях Камчатки и Курил. Благо историк сам «подставился»: он, презрев неписаные правила, ни разу в своём камчатском цикле не упомянул ни Сталина, ни Ленина, а также полностью обошёлся без ссылок на постановления партии и правительства. А так идеологию и, в частности, историю у нас ещё с довоенных лет делать было не принято. Однако более всего полуграмотных партийных комиссаров от науки не устраивало даже не то, что Огрызко внаглую игнорировал классиков марксизма-ленинизма. Они были взбешены тем, как учёный твёрдо и аргументированно отстаивал приоритеты русских мореплавателей в открытии, изучении и освоении Камчатки и большей части Курил.

Не вытерпев унижений, Огрызко осенью 1953 года попросился на другую кафедру – методики преподавания истории.

Публично в то трудное время ученика Бахрушина поддержал лишь Сергей Марков . Это был поэт большого дарования, исколесивший в молодости половину Урала, весь Северный Казахстан и большую часть Западной Сибири. Его очень ценил Максим Горький . Но ему никогда не верили партийные комиссары. Окололитературная публика постоянно распускала слухи, будто он – сын белого генерала и что многие произведения украл у своего младшего брата Василия. Потом Маркову поставили в вину преклонение перед вражеским бароном Унгерном . В конце концов его в 1932 году арестовали по делу о так называемой сибирской бригаде поэтов и сослали к поморам в село Мезень. Ему после всего обрушившегося на него хотя бы на время угомониться, а он, будучи в ссылке, загоревшись идеей похода по русскому северу, зарылся в местные архивы и обнаружил неизвестные материалы, датированные восемнадцатым веком, об освоении русскими мореплавателями американского побережья. Эти материалы впоследствии положили начало тихоокеанской картотеке Маркова.

Так вот, поэт Марков в 1950–70-е годы не раз в своих работах отмечал, что пока он оформлял тихоокеанскую картотеку в книгу, «из печати вышло замечательное исследование И.И. Огрызко «Открытие Курильских островов» («Учёные записки Ленинградского государственного университета». Серия факультета народов Севера, вып. 2, № 157, 1953, с. 166–207). В этой статье приведено много новых данных о Козыревском. Между стр. 202 и 203 впервые помещена очень чёткая фотокопия «Чертежа Камчадальского носу и морским островам» (Центральный государственный архив древних актов, «Портфели Миллера», № 533, тетр. 2), а в приложении приведены надписи, сделанные рукой Козыревского на этом чертеже, состоящем из двух частей. Чертёж имеет вид бумажного «складня», разделённого на восемь долей. На левом берегу р. Камчатки прямо против устья реки Федотовщины помещена знаменательная надпись: «В прошлых годех из Якуцка города морем на кочах были на Камчатке люди. А которые у них в аманатах сидели, те камчадалы и сказывали. А в наши годы с оных стариков ясак брали. Два коча сказывали. И зимовья знать и доныне». Это свидетельство о спутниках Дежнёва. И.И. Огрызко посвятил им ещё одну свою работу – «Экспедиция Семёна Дежнёва и открытие Камчатки» в «Вестнике Ленинградского университета», 1948, № 12. Ссылаясь на А.Сгибнева, И.И. Огрызко утверждает, что в 1656 году и Михайло Стадухин совершил плавание мимо Курильских островов» (С.Н. Марков. Земной круг. М., 1966).

И только после Маркова камчатские статьи Огрызко стали обильно цитировать уже все ведущие советские исследователи Сибири, в том числе А.И. Алексеев, Б.П. Полевой и Л.А. Гольденберг . (Правда, Алексеев, когда заматерел, почему-то при переиздании собственных очерков, касавшихся Курил, уже пересказывал материалы о Козыревском без каких-либо ссылок на своего менее титулованного коллегу.)

Очень долго Огрызко удручал тот факт, что, занимаясь Камчаткой, он никак не мог добиться от родного института даже короткой командировки на этот полуостров. Навстречу ему пошли лишь в 1958 году.

За одно лето Огрызко проделал тогда объём работы, который иные его именитые коллеги не могли осуществить за десятилетия. Во-первых, он восстановил чёткую картину расселения ительменов и коряков на Камчатке на конец семнадцатого столетия, подсчитав численность этих народов на тот момент. Во-вторых, учёный записал воспоминания старых ительменов, которые не успели обрусеть и сохранили представления о дохристианских верованиях своего народа. И, в-третьих, он своими глазами увидел, как сближение коренного и русского населения Камчатки сказалось на экономике полуострова.

Вернувшись с Камчатки, Огрызко с энтузиазмом вернулся к работе над докторской диссертацией и взялся за новую монографию. Но вскоре выяснилось, что защищаться ему было негде. На факультете народов Севера в родном институте до него никому никакого дела не оказалось. Там большая часть преподавательского состава схлестнулась друг с другом за место под солнцем. Группа интриганов продавила в кресло декана специалиста по чукотскому фольклору Льва Беликова, который быстро довёл факультет до предынфарктного состояния. Не всё просто складывалось и в Ленинградском отделении Института этнографии. Старая гвардия там быстро съела (и не подавилась) завотделом Сибири Аркадия Анисимова. Его место очень захотел занять Иннокентий Вдовин. Но для этого ему надо было сначала защитить докторскую диссертацию. Боясь конкуренции, Вдовин объявил войну другим североведам. Свои войны велись и в Музее этнографии народов СССР. Там, в частности, перекрыли кислород специалисту по ительменам Елизавете Орловой . Ей дали понять, что докторскую диссертацию она в Ленинграде никогда не защитит. От безысходности исследовательница в начале 60-х годов вынуждена была переехать в Новосибирск к Окладникову . Но тот оказался всего лишь мастером больших обещаний и тоже на защиту свою подчинённую так и не выпустил.

Удручённый околонаучными сварами, Иосиф Огрызко не знал, куда податься. Тем временем партийное руководство приняло решение во всех педвузах страны ввести обязательный курс основ научного атеизма. Не видя никаких перспектив на кафедре методики преподавания истории, Огрызко в 1964 году выступил с идеей создать в родном институте новую кафедру – научного атеизма, этики и эстетики. И ему хоть в этом пошли навстречу. Но дважды в одну воду не входят. То, что Огрызко легко давалось в конце 1920 – начале 1930-х годов, спустя три десятилетия вызывало лишь досаду. Ничего нового сказать в плане борьбы с религией он уже не мог. Максимум на что его хватило – обобщить опыт нескольких ленинградских школ. Но к настоящей науке это никакого отношения не имело.

Ближе к семидесятилетию Огрызко, не дожидаясь намёков, сам подал заявление об отставке. Единственное, о чём он попросил своё руководство, – дать ему возможность издать к своему юбилею монографию «Очерки сближения коренного и русского населения Камчатки (конец XVIII–ХХ веков)». Так во всём институте не нашлось человека, который взялся бы написать для издателей толковую внутреннюю рецензию.

Огрызко хотел, чтобы редактором его книги стал профессор Ленинградского университета Владимир Мавродин . Но в издательстве сказали, что Мавродин – блестящий знаток Петра Первого, но никак не Камчатки. И учёному навязали Вдовина. Но это уже был не тот Вдовин, которого помнил Огрызко по совместной довоенной работе в Институте народов Севера. Тихий и скромный учитель чукотского и корякского языков превратился в академического вельможу, возомнившего, что лучше его историю и этнографию Камчатки и Чукотки никто не знает. Он почему-то упорно возражал против перевода на русский язык изданной в Америке монографии Владимира Богораза о чукчах и очень не хотел, чтобы у нас напечатали архивные материалы по корякам погибшего в войну Сергея Стебницкого. Свою позицию Вдовин обосновывал тем, что, мол, без его комментариев Богораза и Стебницкого не понять, а времени на обстоятельные пояснения к текстам Богораза и Стебницкого у учёного нет. Скорей всего, Вдовин просто лукавил. Ведь если Богораза и Стебницкого опубликовали бы ещё в 1960-е годы, его монографии о чукчах и коряках на этом фоне выглядели бы очень тускло.

К сожалению, ни один научный журнал на книгу Огрызко не откликнулся. Хотя все историки её заметили и обильно цитировали в своих трудах. Учёного это, конечно, задело. Но он ничего поделать не мог.

После выхода на пенсию Иосиф Огрызко больше с историческими работами нигде не публиковался. Умер он в 1982 году. Что стало с его архивом по Тобольскому Северу и Камчатке, пока неизвестно.

В заключение отмечу, что исторические материалы учёного до сих пор востребованы. На них продолжают ссылаться многие учёные. Одно из подтверждений этого – изданная в 2000 году энциклопедия «Мифология хантов».

Если кто располагает материалами о моём однофамильце или может что-то дополнить и уточнить, прошу откликнуться.

(31 октября (11 ноября) 1711, Москва -- 25 февраля (8 марта) 1755, Санкт-Петербург) -- русский ботаник, этнограф, географ, путешественник, исследователь Сибири и Камчатки, автор знаменитой книги «Описание земли Камчатки» (1756).

Сведений о детских и юношеских годах Степана Крашенинникова почти не сохранилось. Известно только, что он родился 31 октября 1711 года в Москве, в семье солдата.

С 1724 по 1732 год. Степан обучался в Московской Заиконоспасской школе, которая также имела название Славяно-греко-латинской академии. Это было духовное училище. Первые четыре года здесь изучался латинский язык, что впоследствии очень пригодилось Крашенинникову, ибо в то время по-латыни писались многие научные труды.

В 1724 году шла подготовка к большой экспедиции, которая в истории получила название Камчатской. Она длилась пять лет и ознаменовалась важными исследованиями и открытиями на северо-востоке Азии. Крашенинников в то время еще учился, а вот во Второй Камчатской экспедиции ему уже довелось принять участие.

Сие знаменательное событие произошло в 1732 году, когда молодой Степан Крашенинников в числе двенадцати учеников Заиконоспасской школы был отправлен в Петербург для участия в экспедиции.

Экспедиция проводилась тогда с поистине грандиозным размахом и не имела равных в мире. В ней участвовали 600 человек, которые были разделены на отряды. Северные отряды имели задачу исследовать и нанести на карту все побережье Северного Ледовитого океана от Белого моря до Камчатки; на ее выполнение ушло 10 лет.

Отрядам под начальством В. Беринга и А.И. Чирикова нужно было "сыскать неизвестные американские берега", а также найти Северный путь в Японию. Работы этих отрядов ознаменовались замечательными научными результатами. атласов беринг крашенинников камчатка

И, наконец, перед экспедицией стояла проблема исследования и описания малоизученных территорий Сибири и особенно Камчатки. Эту задачу нужно было выполнять отряду, который снарядила Петербургская Академия наук.

Именно в помощь этому отряду, для выполнения подсобных работ, и были затребованы учащиеся Московской Заиконоспасской школы. Однако такой чести удостоилось только пятеро человек. Вскоре после прибытия в Петербург Крашенинников стал студентом академии и восемь месяцев перед отправкой в экспедицию пробыл в столице.

Эти экспедиции не случайно получили название "Камчатских", поскольку лишь с открытием Камчатки стали возможны систематические плавания русских на север и восток Тихого океана. От Камчатки российские корабли должны были направиться в Америку, таким образом, Камчатка становится важной опорой России на Тихом океане.

Ученые-естествоиспытатели в то время еще не посещали Камчатку. Интересные сведения о ней для науки собрал лишь смелый землепроходец Владимир Атласов, который свой первый поход на Камчатку совершил в 1697-1699 годы. Его отчеты содержали множество географических данных.

В то время на Камчатке уже имелось три постоянных русских поселения, каждое из которых насчитывало по 30-40 изб с маленькой крепостью. В избах жили служилые люди, промышленники и купцы.

Одно из таких поселений - Большерецк - было выстроено у побережья Охотского моря; два других - Верхне-Камчатский и Нижне-Камчатский - находились в долине реки Камчатки, самой большой реки полуострова.

Из Сибири сюда было довольно тяжело добираться. Первые русские поселенцы шли на Камчатку по суше. Например, путь из Якутска в Большерецк или Верхне-Камчатский острог занимал около полугода.

Во время правления Петра I удалось наладить сообщение с Камчаткой по воде. Раз или два в году небольшое парусное судно отправлялось туда из Охотска.

На Камчатку привозили соль, муку, металлические орудия труда, а оттуда везли шкуры соболей и чернобурых лисиц.

Надлежало сделать подробное описание Камчатской земли, ее населения, о котором практически ничего не было известно.

В экспедицию Петербургская академия наук назначила историка Г.Ф. Миллера, натуралиста И.Г. Гмелина и астронома Л. Делиля. Предполагалось, что исследовательские работы они будут проводить в соответствии со специальностью и научными интересами каждого.

В 1733 году подготовка к экспедиции была закончена.

В марте из Петербурга выехал отряд Беринга и Чирикова, чуть позже, в августе, за ним последовал отряд, в котором находился Степан Крашенинников.

Прошло больше двух лет, прежде чем экспедиция попала из Тобольска в Якутск. На этом отрезке пути Крашенинников успел повидать многое. Он начал вести путевой дневник, который назвал "Дорожным журналом". В пути студента заставали дождь, снег и мороз, иногда ему приходилось голодать и проводить сутки без сна, но его все сильнее увлекал повседневный труд путешественника.

Степан узнал, как надо собирать и коллекционировать растения, составлять географические описания, соблюдать обычаи разных народов.

Во время экспедиции профессора не всегда руководили своими подопечными надлежащим образом, многому приходилось учиться самостоятельно. Правда, иногда Гмелин давал студентам уроки по естествознанию, стараясь, чтобы этого не заметил Миллер, который относился к студентам свысока и запрещал им давать уроки. Впоследствии выяснилось, что из всех академических студентов, направленных в экспедицию, испытание выдержал и оказался "дельным" лишь Крашенинников.

Вскоре Степану начали поручать самостоятельные задания. Он описывал Колыванские заводы Алтая, Аргунские серебряные заводы, плавал вверх по Енисею, ездил к теплым источникам на реку Онон и оттуда к Енисейскому острогу. Наиболее интересные маршруты он начал совершать на четвертом году путешествия, когда экспедиция добралась до Иркутска. Из Иркутска Крашенинникова посылали на Байкал, к рекам Баргузин и Лена. На Лене Крашенинников изучал слюдяные залежи и соленые ключи, здесь же он собрал сведения для своей первой научной работы "О соболином промысле".

Наконец все участники экспедиции собрались в Якутске, откуда отправились в Охотск, на тихоокеанское побережье.

Расстояние от Якутска до Охотска было очень большим. Путь преграждали горы и тайга. Значительную часть вещей люди были вынуждены тащить на себе, везти на нартах.

На берегах Ледовитого океана уже вели свои работы геодезисты. Вскоре к ним присоединился и Степан Крашенинников.

Однажды профессора вызвали его к себе и обязали отправиться в Большерецк, чтобы там обосноваться и оттуда совершать поездки для изучения Камчатки. Крашенинникову надлежало также подготовить жилье для своих начальников.

Впоследствии выяснилось, что Гмелин и Миллер, сославшись на болезнь, не хотели ехать, поэтому Крашенинников отправился на Камчатку в качестве самостоятельного исследователя, который призван был выполнить работу целого отряда.

Плавание Крашенинникова началось на небольшом паруснике "Фортуна", построенном еще во время Первой Камчатской экспедиции. С тех пор оно регулярно переправляло грузы из Охотска в Большерецк.

Плавание началось не слишком удачно, так как в судне открылась течь. Воду невозможно было откачать полностью, а потому ради спасения за борт выкинули около 400 пудов разных грузов, в том числе и вещи Крашенинникова.

На десятый день плавания, когда уже стали видны берега Камчатки, на море началась буря. Паруснику не удалось войти в реку Большую, на берегу которой находился Большерецк. Попытка бросить возле берега якорь, чтобы переждать непогоду, также окончилась неудачно: корабль просто выбросило на песчаную косу.

Люди находились на маленьком клочке земли целую неделю, пока не пришла помощь из Большерецка.

В то время многие путешественники писали о своих странствиях целые книги. Но Степан Петрович Крашенинников этого не сделал. Может быть, не хотел, чтобы все знали о постигших его трудностях во время поездки. Вместо этого им был написан ряд статей, впоследствии объединенных в отдельную книгу. Они, в основном, рассказывали о горах на Камчатке. Крашенинниковым были также описаны и горячие источники на ней.

Степан Петрович любил наблюдать и за пернатыми обитателями Камчатки. Особенно много попадалось ему водоплавающих птиц. Много интересного он узнал о повадках гагар, чистиков, лебедей и уток. Им были изучены и различные животные.

Степану Крашенинникову удалось увидеть такую интересную вещь, как "великие стада" Камчатских рыб.

Зимой и весной в камчатских реках рыбы было мало; она приходила с моря летом. Кета, чавыча и горбуша шли в устья рек громадными косяками. Крашенинников отметил, что рыбы очень много и вода буквально "кипит", а шум долетает до берега.

По донесениям Крашенинникова, известны пройденные им маршруты. В январе 1738 года он совершил первую поездку из Большерецка в глубь полуострова. Путь лежал по направлению к Авачинской сопке, мимо горячих минеральных источников, которые Степан Петрович подробно описал.

Весной 1738 года Крашенинников отправился на юг Камчатки, где описал горячие источники в долине реки Озерной.

В начале зимы Крашенинников выехал в один из самых длительных своих маршрутов по Камчатке. Он покинул Большерецк в ноябре, а вернулся лишь в апреле следующего года. За это время им были исследованы внутренние части полуострова, в особенности долина реки Камчатки, он побывал также в Верхне-Камчатском и Нижне-Камчатском острогах.

Интересен маршрут, проделанный Крашенинниковым зимой 1740 года, из Нижне-Камчатского поселения вдоль тихоокеанского побережья к северу. Он пересек крайнюю северную часть полуострова там, где протекают реки Керага и Лесная, и по охотскому побережью вернулся к Нижне-Камчатску. На карте этот путь имеет форму петли.

Летом Крашенинников часто путешествовал на лодке. В это же время года ему довелось увидеть черно-пурпуровые цветы сараны (камчатской лилии), поражавшие своей необычной красотой.

Во время поездок Степан Петрович часто останавливался в селениях камчадалов - местных жителей.

Зимой камчадалы (или ительмены) жили в полуподземных жилищах из бревен. В потолке такого жилища проделывалось отверстие, служившее "и окном, и дверью, и трубой". Летом же местные жители устраивали для себя свайные постройки (или балаганы): ставились девять свай, сверху на них укреплялся помост, на котором сооружали шалаш из кольев. Забираться в шалаш нужно было по лестнице.

Степан Крашенинников бывал у ительменов довольно часто, они в конце концов перестали его бояться и относились по дружески. О быте камчадалов Крашенинников подробно рассказал в своей книге "Описание земли Камчатки".

Много дел было у Степана Крашенинникова и в Большерецке.

Он ежедневно вел метеорологические наблюдения, установил на берегу моря столб с разметкой на футы и дюймы и отмечал по этому столбу высоту приливов. Возле столба Крашенинников устроил солнечные часы, по которым определял начало и конец прилива и отлива. Он терпеливо переписывал старые документы, хранившиеся в большерецкой библиотеке, и по этим документам изучал историю Камчатки.

Крашенинников собрал сведения и о Курильских островах, открытых русскими землепроходцами и обстоятельно обследованных петровскими геодезистами.

Во многих делах Степану Петровичу помогали его помощники - Василий Мохнаткин, Егор Иконников и другие. Местное начальство выделило их из "служивых" людей.

В 1740 году Крашенинников послал в Сибирь "господам профессорам" описания камчатских земель и различные коллекции.

Степан Петрович уже третий год был на Камчатке, а ему все никак не могли прислать жалованье. Он носил плохую одежду, голодал, но никому не жаловался и продолжал работать. Единственное, что никак не ладилось из порученного, так это то, что местные власти упорно не желали строить "хоромы" для "господ-профессоров".

Наконец, вместо Гмелина и Миллера на Камчатку приехали астроном Делиль и натуралист Стеллер. От Делиля проку было мало, а вот Стеллер оказался знающим человеком. Он провел на Камчатке некоторые наблюдения, послужившие дополнением к тому, что сделал Крашенинников.

Вскоре после приезда Делиля и Стеллера Крашенинников совершил поездку на север полуострова для изучения быта коряков, и это стало его последним путешествием по Камчатке.

В Якутске Степан Петрович женился на Степаниде Ивановне Цибульской, родственнице местного воеводы, а в феврале 1743 года вернулся в Петербург.

Однако в Академии Крашенинников все еще считался "студентом", хотя к этому времени стал уже зрелым исследователем. После того как профессором стал М.В. Ломоносов, Крашенинникову присвоили первое ученое звание - адъюнкт. По прошествии пяти лет он наконец-то получил звание профессора натуральной истории и ботаники.

Но даже присуждение ученого звания не избавило Крашенинникова от страшной бедности. Он постоянно был вынужден просить хоть немного денег, чтобы более-менее нормально питаться и покупать лекарства.

По возвращении с Камчатки Крашенинников прожил всего 13 лет. И все эти годы были наполнены активной научной деятельностью.

Через некоторое время Степан Крашенинников начал собирать сведения о петербургской флоре. Он собрал коллекцию, насчитывавшую около 350 разных трав.

В 1750 году Крашенинникова назначили заведующим академической гимназией и университетом. Этим Степан Петрович занимался до конца жизни. Здесь учились, в основном, дети из небогатых семей, ибо помещики предпочитали для своих отпрысков не ученую, а военную карьеру.

Студенты жили в такой же бедности, как когда-то и Крашенинников. Он участливо относился к своим подопечным и каждую обиду, нанесенную студенту, расценивал как личное оскорбление.

Степан Петрович Крашенинников умер 25 февраля (8 марта) 1755 года. Его основной труд "Описание земли Камчатки" увидел свет год спустя.

Коч Федота Попова, после того как его «на море разнесло без вести» с Дежнёвым, той же октябрьской бурей носило «всюда неволею и выбросило на берег в передний конец», но гораздо даль-

Камчадалы, добывающие огонь (по С. Крашенинникову).

ше на юго-запад, чем Дежнёва,- на Камчатку. С. П. Крашенинников писал, что коч Попова пришел в устье р. Камчатки и поднялся до впадающей в нее справа (по течению) речки, «которая... ныне Федотовщиной называется...», а зовут ее так по начальнику русских людей, зимовавших там еще до покорения Камчатки. Весной 1649 г. на том же коче Ф. Попов спустился к морю и, обойдя мыс Лопатка, шел по Пенжинскому (Охотскому) морю до р. Тигиль (у 58° с. ш.), где - по преданию камчадалов - «той зимы от брата своего за ясырку [пленницу] зарезан, а потом и все вставшие от коряк побиты». Иными словами, Ф. Попов открыл около 2 тыс. км камчатского побережья - довольно изрезанного, гористого восточного и низменного, Лишенного гаваней западного - и первый плавал в восточной части Охотского моря. Во время обхода южной оконечности Камчатки - мыса Лопатка - узким Первым Курильским проливом Ф. Попов, несомненно, видел о. Шумшу, самый северный из Курильской дуги; есть предположение (И. И. Огрызко), что его люди даже высаживались там. Сам же С. П. Крашенинников, ссылаясь на показания Дежнёва (см. ниже), предполагал, что «Федот-кочевщик» с товарищами погиб не на Ти- гиле, а между Анадырем и Олюторским заливом; от Тигиля он пытался пройти к Анадырю морем или сухим путем «по Олюторскому берегу» и в пути умер, а товарищи его либо убиты, либо разбежались и пропали без вес^и. За четверть века до Крашенинникова об остатках двух зимовий на р. Федотовщине, поставленных людьми, прибывшими туда «в прошлых годах из Якутска-города морем на кочах», сообщил Иван Козыревский. А самое раннее свидетельство о судьбе пропавших «ночевщиков» исходит от Дежнёва и относится к 1655 г.: «А в прошлом 162 году ходил я, Семейка, возле моря в поход. И отгромил... у коряков якутскую бабу Федота Алексеева. И та баба сказывала, что-де Федот и служилый человек Герасим [Анки- динов] померли цингою, а иные товарищи побиты, и остались невеликие люди, и побежали с одною душою, не знаю-де куда...».
Три разновременные показания подтверждают, что Попов и Ан- кидинов с товарищами были заброшены бурей в своем коче на Камчатку, провели там, по крайней мере, одну зиму и что, следовательно, открыли Камчатку они, а не позднейшие землепроходцы, пришедшие на полуостров в конце XVII в. Те, во главе с Владимиром Атласовым, только завершили открытие Камчатки и присоединили ее к России. Уже в 1667 г., т. е. за 30 лет до прихода Атласова, р. Камчатка показана на «Чертеже Сибирская земля», составленном по распоряжению тобольского воеводы Петра Годунова, причем она впадает в море на востоке Сибири между Леной и Амуром и путь от устья Лены к ней, как и к Амуру, совершенно свободен. В 1672 г. в «Списке» (объяснительной записке) ко второму изданию «Чертежа» сказано: «...а против устья Камчатки-реки вышел из моря столп каменной, высок без меры, а на нем никто не бывал». Здесь не только названа река, но и указана высота горы («высок без меры» - 1 233 м), которая поднимается против устья Камчатки.
Сохранился также судебный приговор якутского воеводы Дмитрия Зиновьева от 14 июля 1690 г. по делу о заговоре группы казаков, которые «хотели... пороховую и свинцовую казну пограбить и стольника, и воеводу... и градских жителей побить до смерти и животы [имущество] их, и на гостине дворе торговых и промышленных людей животы ж их пограбить, и бежать за Нос на Анадырь и на Камчатку-реку...». Оказывается, казачья вольница в Якутске затевала за несколько лет до Атласова поход через Анадырь на Камчатку как на уже известную реку, и притом, по-видимому, морским путем - «бежать за Нос», а не «за Камень».

История Камчатки

О происхождении названия «Камчатка». Существует более 20 версий происхождения топонимического названия «Камчатка».

По версии Б. П. Полевого, название полуострова Камчатка произошло от реки Камчатка, а река была названа в честь Ивана Камчатого. В 1659 году для ясачного сбора были направлены на реку Пенжина Федор Чюкичев и Иван Иванов по прозвищу «Камчатый» (прозвище было дано вследствие того, что он носил шелковую рубашку, в те времена шелк называли «Камчатой тканью» или «Дамаск»). Иван Камчатый -- калымский казак, поверстанный в 1649 году по собственному желанию, в прошлом промышленный человек. В честь Ивана Камчатого один из притоков реки Индигирки в 1650-х годах уже называли «Камчаткой». В своем походе они не ограничились реками Парень и Пенжины, посетили реку Лесную, где встретились с Федотовым сыном и Савой Шароглазом. Известно, что поднявшись в верховье реки Лесная, они перевалили на восточное побережье Камчатки, по руслу реки Караги вышли на берег Берингова моря, где некоторое время занимались промыслом «рыбьего зуба» (моржовая кость). В 1662 г. верхнеколымскими юкагирами все участники похода были обнаружены убитыми возле зимовья Чюкичева на реке Омолон -- «Блудная». Считается, что поход Ивана Камчатого породил среди ительменов необычную для этого народа легенду «о славном, уважаемом воине Конш(ч)ате», которую впоследствии услышали Георг Стеллер и Степан Петрович Крашенинников. Леонтий Федотов сын и Сава Сероглаз перебравшись в низовья реки Камчатки на один из её притоков, которую впоследствии стали называть «Федотовкою», передали ительменам рассказ об Иване Камчатом. Так как ительмены на реке Камчатка не могли знать об Иване Камчатом, его путь проходил северней. Другим же русским исследователям Камчатки ительмены передали легенду об Иване Камчатом, то есть о Конш(ч)ате.

Этноним «Камчадал» возник не ранее 1690-х годов. Только в 1690-х годах русские узнали, что ительмены совсем не коряки, а особый народ. В те времена было принято местных жителей называть по названию рек. Так от реки Опуки появились «опуцкие люди», от реки Олюторы -- «олюторские», по реке Похаче -- «Погыче» -- «погыцкие» а от реки Камчатки -- «камчатцкие» которые во времена уже Атласова стали называть «камчадальцами» или кратко «камчадалами», а отсюда некоторое время спустя южный полуостров стали иногда называть «Камчадалией» или «Камчадальской землей». Поэтому ительмены этноним «камчадалы» не считают ительменским словом.

Есть этимологические версии. Русские первопроходцы на Камчатском полуострове встречали морских котиков (кам-котиков) и охотились на них. Отсюда возник топоним «Камчатка» -- «земля камчатов». Ранее слово «камчат» в значении «большой бобр» проникло в русские говоры при взаимодействии с татарскими торговцами и распространилось на всю Сибирь. Тюркское «камка», уйгурское «кимхап», «кимхоб» в таджикском означают «узорчатую ткань» (дамаст) -- это слово происходит от китайского «кин хуа» («золотой цветок»). Для оторачивания шапок татары использовали не ткань, а шкуру бобра (или другого зверя) -- по-татарски «кама», «кондыз» (отсюда, происходят слова «камчат», «кымшат»), откуда по одной версии и берет начало название полуострова.

Существует версия, что Камчатка -- это русифицированный вариант якутского «хамчаккы, хам-чаткы», возведенное от «хамса (камча)» -- курительная трубка, либо от глагола «хам-сат (камчат)» -- шевелиться, колыхаться.

Первое посещение русскими земли Камчатской

Людей всегда привлекало что-то неизведанное и непознанное, они стремились к получению знаний об этом объекте или субъекте. Так и Камчатский полуостров был в центре внимания, его стремились познать, использовать его ресурсы, вести торговлю с народами, которые там проживали и т.д. Много разных целей преследовали на пути ее освоения. Эта чудесная земля была открыта русскими казаками более 300 лет назад, но россияне и сегодня мало, что знают о ней.

Еще в 15 веке русские высказывали предположение о существовании Северного морского пути из Атлантики в Тихий океан и делали попытки найти этот путь.

Первые сведения о полуострове относятся к середине 15 века. В сентябре 1648 года экспедиция Федота Алексеева и Семена Дежнева находилась в проливе между Азией и Америкой, который спустя 80 лет заново откроет Беринг. Путешественники высадились на берег, где встретили "много добре чукчей".

Позже Федота Алексеева, судя по сведениям, собранным экспедицией Беринга, был прибит к берегам Камчатки. Федот Алексеев был первым русским мореходом, высадившимся и зимовавшим на этом полуострове.

Заселена Камчатка была задолго до появления первых русских землепроходцев. Много племен и народностей жило на ее суровых берегах. Коряки, эвены, алеуты, ительмены и чукчи жили в тундре, в горах, на побережье.

Изображение Камчатки впервые появилось на "печатном чертеже Сибири" 1667 г. Спустя 30 лет приказчик Владимир Атласов во главе отряда в 120 человек отправился в поход - "для прииску новых землиц" и заложил Верхнекамчатск.

Он же доставил в Москву сведения о земле, лежавшей между рекой Колымой и Америкой. Деятельность Владимира Атласова принято считать началом освоения русскими Камчатки.

Исследования и открытия на северо-востоке России продолжались и в начале 18 века. По-разному представляли себе Камчатку в то время, по-разному изображали эти представления.

Например у Семена Ремезова на "Чертеже всех сибирских градов и земель" обозначен большой "остров Камчатка", а река Камчатка течет с материка на восток, в океан. И он же, Ремезов позже изображает Камчатку уже полуостровом, правда далеким от наших сегодняшних представлений о его конфигурации.

Еще не однажды исследователи будут считать Камчатку то островом, то полуостровом; в атласе Гомана, изданном в 1725 году, есть карта, где слева от Камчатки изображено Каспийское море. О том, что знали сведущие русские люди о северо-востоке Азии ко времени экспедиции Беринга, можно судить по карте Сибири, составленной геодезистом Зиновьевым в 1727 году.

Северо-восточная оконечность Азии там омывается морем, куда вдаются два мыса - Нос Шалацкой (Шелагский) и Нос Анадырской, к югу от которого тянется полуостров Камчатка. Составители и исполнители карты ясно представляли себе, что Азия на северо-востоке не соединяется ни с каким материком, то есть карта опровергала предположение Петра 1, "не сошлась ль Америка с Азией". А поскольку открытия Беринга в проливе, носящем его имя, были сделаны позднее, в августе 1728 года, ясно, что они не могли повлиять на рисунок карты геодезиста Зиновьева.

В январе 1725 года, по указу Петра 1 была организована Первая Камчатская экспедиция, которая помимо Витуса Беринга, дала истории такие имена, как Алексей Чириков и Мартын Шпанберг. Первая Камчатская экспедиция внесла важнейший вклад в развитие географических представлений о северо-востоке Азии, и прежде всего от южных пределов Камчатки до северных берегов Чукотки. Однако доказать, что Азия и Америка разделены проливом, достоверно не удалось.

Когда 15 августа 1728 года экспедиция достигла 67 градусов 18 минут северной широты и никакой земли не удалось увидеть, Беринг решил, что задача выполнена, и приказал вернуться обратно. Иными словами, Беринг не увидел ни американского берега, ни того, что азиатский материк поворачивает к западу, то есть "превращается" в Камчатку.

По возвращению Беринг подал записку, в которой содержался проект новой экспедиции на восток Камчатки. Беринг был истинным исследователем и почитал делом чести и патриотическим долгом довершить начатое. Вторая Камчатская экспедиция была объявлена "самой дальней и трудной и никогда прежде не бывалой". Задачей ее было достижение северо-западных берегов Америки, открытие морского пути в Японию, развитие в восточных и северных землях промышленности, ремесел, землепашества. Одновременно предписывалось послать "добрых и знающих людей" для "проведывания и описания" северного побережья Сибири от Оби до Камчатки.

В ходе подготовки к Экспедиции круг её задач расширялся. В конечном итоге это привело к тому, что усилиями прогрессивно мыслящих деятелей того времени Вторая Камчатская экспедиция превратилась в такое научное и политическое предприятие, которое ознаменовало целую эпоху в изучении Сибири и Дальнего Востока.

В период с 1733 по 1740 год произведены обширные исследования моряками и учеными, входившими в состав экспедиции. В мае 1741 года пакетботы "Св. Петр" и "Св. Павел", коим предстояло стать прародителями Петропавловска, подошли к устью Авачинской губы и стали ждать попутного ветра. 4 июня они вышли в море. Экспедиция шла на юго-восток….

Почти в самом начале похода непогода разделила корабли, и каждый продолжал свой путь в одиночку. В истории географических открытий произошел один из удивительных случаев: два корабля, раздельно совершавшие плавания в течении месяца, подошли почти в один и тот же день к неведомым берегам четвертого континента, тем самым начав исследование земель, получивших впоследствии название Русской Америки (Аляски). Пакетбот "Св. Павел", которым командовал Алесей Чириков, вскоре вернулся в Петропавловскую гавань.

Судьба "Св. Петра" сложилась менее удачно. На путешественников обрушился жестокий шторм, авария, тяжелые болезни. Высадившись на известном острове, члены экспедиции отважно боролись с голодом, холодом, цингой. Пережив необычайно трудную зимовку, они построили из обломков пакетбота новое судно и сумели вернуться на Камчатку. Но без командора.

8 декабря 1741 года, за два часа до рассвета, скончался начальник экспедиции Витус Беринг. Командора похоронили по протестантскому обряду вблизи становища. Однако место могилы Беринга точно не известно. Впоследствии Русско-американская компания поставили на предполагаемом месте погребения деревянный крест. В 1892 году офицеры шхуны "Алеут" и служащие на Командорских островах установили в ограде церкви села Никольское на острове Беринга железный крест и обнесли его якорной цепью.

В 1944 году моряки Петропавловска поставили на месте могилы командора стальной крест на цементном фундаменте. Научные и практические результаты экспедиции Беринга (особенно - Второй) неисчислимы. Вот лишь главнейшие из них. Найден путь через Берингов пролив, описаны Камчатка, Курильские острова и северная Япония. Чириковым и Беренгом открыта северо-западная Америка. Крашенинниковым и Стеллером исследована Камчатка. В этот же список входят работы Гмелина по изучению Сибири, материалы по истории Сибири, собранные Миллером.

Интересны метеорологические исследования экспедиции, они послужили импульсом к созданию постоянно действующих станций не только в России, но и на всем земном шаре. Наконец, описаны берега Сибири от Вайгача до Анадыря - выдающийся подвиг в истории географических открытий. Это лишь краткий перечень того, что сделано в Камчатской экспедиции. Не может не вызвать уважения такой истинно научный и комплексный подход к работе, которая проводилась два с половиной века назад.

Вторая Камчатская экспедиция увековечила на географической карте мира и в памяти людей имена многих её участников: командор Витус Беринг и президент Адмиралтейства Н.Ф.Головин, исследователи и мореходы А.И.Чириков и М.П.Шпанберг, С.Г.Малыгин и С.И.Челюскин, Х.П.Лаптев и Д.Я.Лаптев, Д.Л.Овцын и В.В.Прончищев.

Среди сподвижников Беринга были видные ученые. Имена академиков Гмелина и Миллера занимают почетное место в истории русской и мировой науки. Самым талантливым помощником Миллера и Гмелина был Степан Петрович Крашенинников. Имя его носят один из островов у берегов Камчатки, мыс на острове Карагинский и гора возле Кроноцкого озера на полуострове. Он первым из натуралистов исследовал Камчатку. Четыре года Крашенинников странствовал по этому далекому краю, в одиночестве собирая материалы по его географии, этнографии, климату, истории. На основе их он создал капитальный научный труд "Описание земли Камчатки", значение которого со временем отнюдь не утратилось. Книга эта была читана Пушкиным и, судя по всему произвела на него немалое впечатление. камчатка географический сибирь экспедиция

Александр Сергеевич составил довольно обширные "Заметки при чтении "Описание земли Камчатки" С.П.Крашенинникова" - последний и незаконченный литературный труд поэта. Первооткрывателями Камчатки стали казаки Владимир Атласов, Михаил Стадухин, Иван Камчатый (возможно отсюда пошло название полуострова), мореплаватель Витус Беринг. Камчатку посещали такие известные мореплаватели, как Джеймс Кук, Чарльз Кларк, Жан Франсуа Лаперуз, Иван Крузенштерн, Василий Головин, Федор Литке.

Русский военный шлюп "Диана" направлялся в северную часть Тихого океана, чтобы составить гидрографическое описание прибрежных вод и приокеанских земель и привезти в Петропавловск и Охотск корабельное снаряжение. У мыса Доброй Надежды его задержали англичане, и судно пробыло под арестом один год и двадцать пять дней. Пока не свершился дерзкий маневр. 23 сентября 1809 года "Диана" обогнув Австралию и Тасманию, пришла на Камчатку.

Три года экипаж русских моряков под командованием Василия Головина занимался изучением Камчатки и североамериканских владений России. Результатом явилась книга "Замечания о Камчатке и русской Америке в 1809, 1810 и 1811 г.". После этого Головин получил новое задание - описать Курильские и Шантарские острова и берега Татарского пролива. И вновь его научный рейс был прерван, на этот раз японцами.

На курильском острове Кунашир группа русских моряков вместе с их капитаном была захвачена в плен, и опять потянулись долгие дни вынужденного бездействия. Впрочем, бездействие - не совсем точно. Пытливый исследователь с пользой провел и это не самое приятное для него время. Вышедшие в 1816 его записки о приключениях в плену у японцев вызвали большой интерес в России и за границей.

Итак, Дальний Восток, Камчатка. Она притягивала пытливые умы, звала людей которые пеклись не столько о благе собственном, сколько радели о благе Отечеству. Добрососедство и сердечность в отношениях, взаимовыгодность в делах - такой виделась Камчатка русскому человеку испокон веков, таким он и приходил на эту землю. Таким он и живет на этой земле.

Изучение природных ресурсов Камчатки

Камчатка и ее шельф обладают значительным и разнообразным природно-ресурсным потенциалом, который составляет заметную и, во многом, уникальную часть национального богатства Российской Федерации.

История научных исследований Камчатки насчитывает более 250 лет. Начало им было положено участниками Второй Камчатской экспедиции Витуса Беринга: Степаном Петровичем Крашенинниковым, Свеном Вакселем, Георгом Стеллером. Благодаря этим трудам стало известно, что на Камчатке имеются богатейшие запасы пушнины, а также железные и медные руды, золото, самородная сера, глины, горячие источники. Впоследствии на Камчатку был организован ряд исследовательских экспедиций, которые финансировались за счет казны или меценатами. Гавриил Андреевич Сарычев использование природно-ресурсного потенциала Камчатки предлагал рассматривать с позиции торговли рыбой, мехом, моржовым зубом, китовым усом и жиром.

Василий Михайлович Головнин высказал мнение о необходимости использования термальной воды в целях рекреации. По итогам Первой Камчатской комплексной экспедиции Русского географического общества была получена значительная информация по географии, геологии, этнографии, антропологии, зоологии и ботанике Камчатки. В 1921 году на р. Богачевка (побережье Кроноцкого залива) местные охотники нашли естественный выход нефти.

С 1928 года в приустьевой части р. Вывенка на берегу залива Корфа сотрудниками Дальгеолтреста было начато детальное изучение и разведка Корфского месторождения углей. Известно также, что американцы разведывали и использовали уголь Корфского месторождения уже в 1903 г. В 1934 г. сотрудник ЦНИГРИ Д. С. Гантман дал первое описание углей Крутогоровского месторождения.

В 1940 г. Академией наук СССР совместно с сотрудниками ВНИГРИ (под общей редакцией академика Александра Николаевича Заварицкого) была составлена и издана геологическая карта полуострова в масштабе 1:2000000, явившаяся синтезом всех знаний о геологии Камчатки, имевшихся к тому времени. В соответствии с ней, на значительной части территории полуострова, были распространены в основном четвертичные вулканические и осадочные отложения. Из полезных ископаемых были выделены лишь немногочисленные термальные источники.

В начале 50 гг. наступил новый этап в геологическом изучении: площадная полистная геологическая съемка масштаба 1:200000, позволившая создать целостную картину геологического строения, наметить и систематизировать основные направления поисковых работ. До 50 гг. специальные поисковые и разведочные работы на металлические полезные ископаемые не ставились. В основном все внимание было сосредоточено на поисках нефти, однако уже в 1951-1955 гг. при проведении мелко- и среднемасштабных геолого-съемочных работ в потенциально рудоносных районах были выявлены многочисленные коренные рудопроявления меди, ртути, молибдена, хромитов. Шлиховым опробованием была установлена принципиальная золотоносность многих речных долин. Новые факты свидетельствовали о наличии коренных и россыпных проявлений золота, намечались новые благоприятные для поисков районы.

Главным итогом геологоразведочных исследований 50-90 гг. стало фактическое создание минерально-сырьевой базы в регионе по золоту, серебру, меди, никелю, подземным водам, россыпной платине, углю, газу, различным строительным материалам. Всё это отражено на карте полезных ископаемых Камчатки масштаба 1:500000 (ответственный исполнитель - Юрий Федорович Фролов), выполненной на уточненной геологической основе и вобравшей в себя все новейшие данные о полезных ископаемых Камчатского края.

Основные этапы природопользования на Камчатке

Социально-экономическое развитие Камчатки всегда базировалось на освоении природных ресурсов. За исторически фиксированный период с конца XVII века можно выделить не менее пяти основных этапов природопользования. До прихода русских первопроходцев (т.е. до конца XVII века) на территории полуострова существовал первобытный собирательный способ освоения биологических природных ресурсов. Физическое существование населения зависело от биопродуктивности экологических систем в ареалах их обитания.

С освоением Камчатки (конец XVII - середина XVIII вв.) основным природным ресурсом региона, вовлеченным в хозяйственный оборот, была пушнина. Под жесткий антропогенный пресс попали ресурсы ценных пушных зверей (соболь, песец, лиса, горностай). Роль данного вида природных ресурсов трудно переоценить, так как погоня за пушниной стала одним из основных стимулов приискания Россией новых земель в Сибири и в Америке.

Основой пушного промысла Камчатки являлся соболь, добыча которого составляла до 80-90 % пушных заготовок в стоимостном выражении. В XVII-XVIII вв. добыча основного ресурса пушного промысла - соболя исчислялась в 50 тыс. голов в год. Кроме того, за период с 1746 и по 1785 гг. с Командорских островов было вывезено около 40 тыс. шкурок песца. Хищническое истребление привело к депрессии популяций указанных видов пушных зверей и с середины XVIII века количество заготавливаемой пушнины на Камчатке значительно снизилось.

Середина XVIII в. - конец XIX в. характеризуются интенсивным освоением (в том числе и браконьерским) ресурсов морских млекопитающих. В обстановке завершения территориального раздела мира наиболее развитые страны (США, Япония, и др.) увеличили пресс на наиболее доступные биологические ресурсы мирового океана. Воды Охотско-Камчатского края на тот период были исключительно богаты различными видами морского зверя: моржом, нерпой, лахтаком, сивучем, белухой, касаткой, китом, кашалотом и др.

В 1840 гг. в этих водах ходило до 300 американских, японских, английских и шведских судов, занимающихся китобойным промыслом. За 20 лет ими было добыто свыше 20 тыс. китов. Добыча морского зверя в позднейшее время значительно сократилась. Этот этап природопользования на Камчатке исчерпал себя вследствие почти полного истребления его природно-ресурсной базы.

С конца XIX в. по XX в. в качестве основной природно-ресурсной базы для товарного производства использовались водные биоресурсы (вначале стада тихоокеанских лососей, нерестящихся в пресных водоемах Камчатки, затем и другие виды водных биоресурсов). Первые участки для товарного промысла лососей на Камчатке были отведены в 1896 г. С 1896 по 1923 г. вылов рыбы на Камчатке вырос с 2 тыс. до 7,9 млн пудов. Потенциальная продуктивность лососей всех нерестово-выростных водоемов Камчатки оценивается в 1,0 млн т, а промысловая - до 0,6 млн т.

Добыча водных биоресурсов на Камчатке на протяжении последних лет стабилизировалась и ежегодно составляла порядка 580-630 тыс. т, 90% которых приходится на долю ценных объектов промысла - минтая, трески, палтуса, терпуга, камбалы, лосося, морепродуктов. На этом этапе экономика Камчатской области носила ярко выраженный моноотраслевой характер. Базовой отраслью экономики являлся рыбохозяйственный комплекс, на долю которого приходилось до 60 % производимой продукции и более 90 % экспортного потенциала области.

В настоящее время возможности устойчивого развития Камчатки за счет увеличения уловов рыбы исчерпаны. Экстенсивное освоение природных рыбных ресурсов подошло к пределу количественного роста и стало главным фактором их истощения. Также в этот период времени на Камчатке активно использовались лесные ресурсы, сложился и достаточно успешно функционировал лесопромышленный комплекс, включавший в себя лесозаготовки, выпуск круглых лесоматериалов, лесопиление, поставки части продукции на экспорт.

В результате использования лесных ресурсов в указанный период самые доступные и высококачественные в товарном отношении лесные массивы из лиственницы каяндера и ели аянской в бассейне реки Камчатки были вырублены, а объем промышленных лесозаготовок и, несколько позднее и объем рубок, стали резко сокращаться. Крупные специализированные лесопромышленные хозяйства с закрепленными за ними на долгосрочную перспективу лесосырьевыми базами перестали существовать.

В настоящее время, ежегодный объем заготовки и переработки древесины в Камчатском крае не превышает 220 тыс. м3, при расчетной лесосеке - 1830,4 тыс. м3. К концу XX века указанный тип природопользования пришел в кризисное состояние. Главными особенностями перечисленных периодов являлось то, что структура регионального хозяйства в каждый из них отличалась моноотраслевой специализацией в межрегиональном обмене труда. Ориентация на один вид природного ресурса в качестве основного продукта для межрегионального обмена неизменно приводила к истощению этого ресурса. Смены типов природопользования сопровождались разрушением систем производства и расселения.

С учетом этих особенностей и во избежание разрушительных социально-экономических и экологических последствий на современном этапе осуществляется переход к новому типу освоения природных ресурсов. Новый тип основан на комплексном использовании, включая наряду с рыбными ресурсами, рекреационные, водные, минерально-сырьевые. В этой связи, Правительством Камчатского края ведется разработка Стратегии социально-экономического развития Камчатского края до 2025 г. которая соответствует ключевым направлениям развития Дальневосточного Федерального округа, Концепции долгосрочного социально-экономического развития Российской Федерации.

Всесторонний анализ возможностей экономического роста Камчатского края показывает, что горнодобывающая промышленность является в данный момент единственной в крае инфраструктуро-образующей отраслью. Только благодаря освоению месторождений полезных ископаемых возможно развивать в Камчатском крае рациональную энергетическую и транспортную инфраструктуру, создав предпосылки для успешного бездотационного развития Камчатского края. Минерально-сырьевая база Камчатского края и ее роль в социально-экономическом развитии региона. Минерально-сырьевые ресурсы Камчатского края представлены различными полезными ископаемыми как федерального, межрегионального так и местного значения, которые могут быть рентабельно освоены.

Энергетические ресурсы недр Камчатки представлены запасами и прогнозными ресурсами газа, каменного и бурого угля, геотермальных вод и парогидротерм, прогнозными ресурсами нефти. Углеводородный потенциал суши оценивается в 1,4 млрд т в нефтяном эквиваленте, в том числе извлекаемых - около 150 млн т нефти и около 800 млрд м3 газа. Разведанные и предварительно оцененные запасы природного газа сосредоточены в одном среднем и трех мелких месторождениях Колпаковского нефтегазоносного района Охотско-Западно-Камчатской нефтегазоносной области и в сумме составляют 22,6 млрд м3.

Разведанные и предварительно оцененные запасы угляКамчатского края составляют 275,7 млн т, прогнозные ресурсы превышают 6,0 млрд т. С различной детальностью изучено 7 месторождений и более десяти углепроявлений. Угли бурые и каменные, преимущественно среднего качества, используются для местных нужд. К настоящему времени в Камчатском крае выявлены и в различной степени изучены 10 месторождений и 22 перспективных участка и площади коренного золота с разведанными и предварительно оцененными запасами металла 150,6 т и прогнозными ресурсами 1171 т. Запасы попутного серебра учтены в объеме 570,9 т, прогнозные ресурсы превышают 6,7 тыс т. Запасы россыпного золота оценены в 54 мелких месторождениях в объеме 3,9 т, прогнозные ресурсы - 23 т.

В 1711 году родился Крашенинников Степан Петрович (ум. - 1755), российский путешественник, исследователь Камчатки, академик Петербургской АН (1750). Участник 2-й Камчатской экспедиции (1733-43). Составил первое «Описание земли Камчатки» (1756).

Сын солдата, Степан Крашенинников в 1724 году поступил в Московскую славяно-греко-латинскую академию.

В конце 1732 года по указу Сената Крашенинников, в числе 12 учеников старших классов, был направлен в Петербургскую Академию наук для подготовки к участию во Второй Камчатской экспедиции. В Академии наук отобрали пять лучших учеников, в числе которых был Степан Крашенинников. В августе 1733 года Крашенинников отправился в свое первое путешествие - при "академической свите в Камчатскую экспедицию" (1733-1743).

Летом 1735 года Крашенинникова отправляют для изучения теплых источников на реку Онон. Совершив поездку через горные таежные хребты, студент составил описание этих источников.

В начале 1736 года Крашенинников посетил и описал Баргузинский острог, затем осмотрел остров Ольхон на Байкале и прямыми таежными тропами добрался до Верхоленского острога.

Из Иркутска "академическая свита" проехала на лошадях в верховья реки Лены и оттуда отправилась вниз по великой сибирской реке в Якутск. Крашенинников принимал участие в описании Лены, совершил поездку вверх по Витиму и для осмотра соляных источников ездил в бассейн Вилюя. После каждой поездки он в подробных рапортах давал описание своего пути.

В Якутске Камчатская экспедиция зазимовала.

Впереди была самая трудная часть путешествия - изучение Камчатки. Сославшись на плохое здоровье, академики отказались от поездки, написав в Петербург, что с исследованием Камчатки справится один Крашенинников.

Летом 1737 года Крашенинникова отправился через Охотск на Камчатку. Через полтора месяца караван спустился к Тихому океану. По приезде в Охотск Крашенинников приступил к исследованию приливов и отливов, организовал метеорологические наблюдения, привел в порядок свой дневник, составил списки ламутских родов, изучал флору и фауну в окрестностях города. Перед отъездом на Камчатку он направил в Якутск рапорт, в котором описал тракт из Якутска в Охотск.

"Фортуна" добралась до западных берегов Камчатки, но во время шторма судно было выброшено на мель. Крашенинников вместе с другими пассажирами и командой жил на песчаной косе, которую заливало водой.

Из устья реки Большой на батах (долбленых лодках) Крашенинников поднялся вверх по реке, до Большерецкого острога - центра управления Камчаткой.

Составляя историю Камчатки с момента прихода русских на полуостров, Крашенинников разыскивает самых старых ее жителей. Подбирает себе помощников из местных служилых людей - Степан Плишкин был одним из первых его помощников. Когда Плишкин мог уже самостоятельно вести метеорологические наблюдения, Крашенинников оставил его в Большерецке, а сам на собачьих нартах в январе 1738 года выехал исследовать горячие ключи на притоке реки Бааню.

От горячих ключей Крашенинников отправился к Авачинской сопке. Из-за глубокого снега и густых лесных зарослей не удалось подъехать к самой горе и пришлось наблюдать извержение вулкана издали.

Отправив 10 (22) марта 1738 года Степана Плишкина с толмачом Михаилом Лепихиным на Курильские острова за сбором материала, Крашенинников сам уезжает на юг Камчатки, где исследует горячие ключи на реке Озёрной.

Через два дня по приезде Крашенинникова в Большерецк вернулся Плишкин. Он побывал на мысе Лопатке, откуда ездил на первый и второй Курильские острова. С ним приехали два жителя Курильских островов. От них Крашенинников узнал об этих дальних островах, составил словарик слов языка островитян и расспросил об их обычаях и вере. Посылая рапорты в Якутск, студент заодно отправляет собранные экспонаты: образцы трав, чучела зверей и птиц, "иноземческое платье" и предметы домашнего обихода.

Он подробно описал все реки и речки, впадающие в океан, горячие ключи, населенные пункты.

18(30) марта 1739 года Крашенинников из Нижне-Камчатского острога отправился в обратный путь в Большерецк. Маршрут он выбрал другой - по восточному берегу полуострова ехал до Паратунки (острог, расположенный южнее Авачинской сопки), а затем пересек полуостров и вышел на западное побережье.

По приезде в Большерецк измученного пятимесячной трудной поездкой Крашенинникова ожидала большая неприятность: служилый Степан Плишкин "в небытность мою в Большерецку означенные обсервации с великим нерадением чинил". Ученому пришлось отказаться от нерадивого помощника, на место которого к нему прикомандировали служилого Ивана Пройдошина.

Для продолжения наблюдений над приливами и отливами Крашенинников ездил с новым помощником в конце мая 1739 года в устье реки Большой.

Осенью 1739 года Крашенинников снова отправляется в далекое путешествие по полуострову. На лодке он поднимается вверх по реке Быстрой, с верховья ее перебирается к верховьям реки Камчатки и по ней опять плывет до Нижне-Камчатского острога. Здесь ученый записал со слов ведущего метеорологические наблюдения Василия Мохнаткина подробные сведения о северном сиянии, которое было хорошо видно в марте 1739 года.

В январе 1740 года Крашенинников отправился из Нижне-Камчатского острога на собачьих нартах по берегу океана к северу. В дороге он наблюдал "шаманство после нерпичьего промысла", со слов одной женщины составил словарь коряцкого народа, живущего на Карагинском острове.

С устья реки Караги путешественник пересек перешеек Камчатского полуострова, проехал по западному побережью до реки Тигиль и оттуда 14 (26) февраля 1740 года прибыл в Нижне-Камчатский острог. Весь круговой маршрут по северной части Камчатки Крашенинниковым был точно описан. Много внимания он уделил изучению жизни и быта коряков.

Отдохнув 10 дней в Нижне-Камчатском остроге, Степан Петрович отправился в обратный путь, в Большерецк. По дороге он сделал описание двух рек - Повычи и Жупановой. В устье реки Большой продолжил наблюдения за приливами.

В августе Крашенинников совершил двухдневную поездку на реку Начилову за жемчужными раковинами, а в конце месяца тяжело заболел, "так что временами сидеть не мог".

20 сентября (2 октября) 1740 года прибыли на Камчатку для участия в плавании Беринга и Чирикова к берегам Северной Америки адъюнкт Академии наук Георг Стеллер и астроном Делиль де ла Кройер.

Крашенинников, поступив в распоряжение Стеллера, сдал ему книги и прочие казенные вещи, передал материалы обсервации, дневники и находившихся в его ведении служилых людей.

Он еще дважды пересекал Камчатку в сопровождении Стеллера.

В феврале 1743 года, почти через десять лет, студент академии Степан Крашенинников вернулся в Петербург. В его черновом журнале есть подсчеты путей и дорог: 25 тысяч 773 версты по Сибири и Камчатке.

Исследователю полуострова, вместе с другими студентами - участниками экспедиции, был устроен экзамен. Академическое собрание, установив большие познания в естественной истории и принимая во внимание хорошие отчеты об исследовании Камчатки, постановило оставить Крашенинникова при Академии наук для совершенствования в науках. А через два года студент Степан Петрович Крашенинников был признан достойным звания адъюнкта Академии наук. Молодой ученый стал работать в Ботаническом саду и с 1747 года заведовать им.

Крашенинникову было предложено приступить к разработке материалов по исследованию Камчатки. Ему была передана рукопись Стеллера, который, возвращаясь в Петербург из экспедиции Беринга, умер в Тюмени в 1745 году.

В апре ле 1750 года Степана Петровича Крашенинникова утвердили "по кафедре истории натуральной и ботаники" в звании профессора академии. Через два месяца его назначили ректором академического университета и инспектором академической гимназии.

За годы работы в Академии наук Крашенинников сблизился и подружился с Михаилом Васильевичем Ломоносовым.

В течение нескольких лет Степан Петрович обрабатывал материалы своих исследований и готовил рукопись.

В 1752 году книга ученого-путешественника "Описание Земли Камчатки" поступила в типографию. Напряженный труд и вечная нужда рано подорвали его здоровье. 25 февраля 1755 года Степан Петрович Крашенинников скончался.

"Описание Земли Камчатки" вышло в свет уже после смерти автора. Этот замечательный труд был переведен на немецкий, английский, французский и голландский языки. Долгое время это двухтомное сочинение было единственным трудом о Камчатке в европейской литературе.